Полумертвые души. Люди из пригорода - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Никшич cтр.№ 44

– Что у вас там, – поинтересовался Голова, – опять шуры-муры прямо с утра?

– Да что вы, Василий Петрович, – надула пухлые губки Маринка, – приятнейшее известие получил сегодня наш Тоскливец…

– Неужели в лотерею выиграл? – зависть схватила сердце Головы железной перчаткой, и по всему телу у него пошли легкие, тревожные судороги.

– Еще лучше! – радостно пояснила Маринка. – Клара прислала ему свидетельство о разводе. Оригинал. Теперь мы будем с ним дружить…

Тоскливец, однако, не спешил подтвердить, что дело обстоит именно так. Он любил все не спеша обдумать, чтобы не продешевить и, вероятно, не был уверен, что какая-то сельская секретарша теперь ему ровня. В конце концов, он может рассчитывать на пару и попривлекательнее. В смысле денег. Маринка почувствовала, что он совсем не горит желанием связать себя с ней брачными узами, и отвратительная одурь накатила на нее, как приступ гадливости. От одной только мысли, что этот жалкий сельский писарь не бросился перед ней на колени, чтобы молить ее о милости стать наконец его женой, вся убогость ее положения стала ей особенно очевидна, и она убежала в туалет, потому что худосочный, с залысинами и нездоровым румянцем под глазами Тоскливец вызывал у нее теперь только сильные позывы рвоты.

Голова и Тоскливец, не сговариваясь, осуждающе посмотрели на Маринку, которая вместо того, чтобы сварганить им по чашечке горячего чайку, унеслась в кабину уединения, из которой раздались звуки – надолго отбившие у них охоту что-либо пить или есть.

А мысли у Головы теперь были только об одном – как всучить Гапку Тоскливцу и зажить потом весело и беспечно, пока еще есть силы на то, чтобы жить. И он под аккомпанемент Маринкиного бельканто, которое все еще доносилось из туалета, ретировался домой.

– Ты чего это? – насупилась Гапка, увидев супруга, – заболел что ли? Другие люди на работе дело делают или, по крайней мере, деньги зарабатывают, а ты от своей оттоманки оторваться не можешь, словно тянет тебя к ней какая-то нечистая сила.

«Ты бы уж лучше молчала про нечистую силу, – подумал Голова, – вечная красавица. Того и гляди опять снова помолодеешь и снова за свое. Но я тебе и сам готов помочь».

И он притворился, что хочет ей, Гапке, помочь, вытащил откуда-то пачку затасканных купюр и посоветовал ей поехать в город, приодеться, и приобуться, и сходить в салон красоты, и всякое там такое. И заодно отдохнуть от сельского пейзажа и навестить тетку, которая живет на Прорезной.

Гапка, конечно, подозревала, что ни с того ни с сего супруг не мог так подобреть, да еще выложить за просто так кучу денег. Но какая женщина отказалась бы от возможности заняться собой на дармовщину и отдохнуть от приготовления еды на «вечном огне»? И Гапка со вздохом взяла деньги, а Голова ушел опять в присутственное место и загадочно улыбнулся Тоскливцу, когда тот начал что-то Голове втемяшивать.

– Вы чего это, Василь Петрович, смеетесь? – удивился Тоскливец, который уже и позабыл, как выглядит Голова, когда по его шерстистой, краснокожей физиономии расплывается что-то похожее на улыбку. – Может быть, клад нашли?

– Сглазишь, дурак! – заорал на него Голова. – Может быть, и нашел бы, но ты сглазил… Впрочем, может быть, это ты клад найдешь…

И Голова опять загадочно, как Мона Лиза, улыбнулся. А его подчиненные опять принялись обсуждать, чья очередь покупать сахар, – Тоскливец уверял, что паспортистки, а та отказывалась и уверяла, что чай пьет дома, на что Тоскливец сладеньким голосочком отвечал: «Знаем, знаем, как вы чай дома пьете. А чашка у вас тогда на работе зачем? Нет, Мария Степановна, сходите купите нам килограммчик сахару да лучше с печеньицем, чтобы мы могли его вприкуску есть». В разгар этого бесконечного разговора, способного человека и менее выдержанного, чем Голова, довести до полного исступления, а не то что мигрени, Голова выскользнул из здания и отправился оформлять развод. Прежде разводиться ему никогда не доводилось, и хотя он чувствовал, что прав и так дальше продолжаться не может, коленки у него тряслись и несколько раз он чуть не упал в холодный снег, укутавший, как ему казалось, Горенку погребальным саваном, чтобы своей белизной напомнить ему, Голове, о неминуемой смерти. И ему сразу же захотелось увидеть что-либо жизнеутверждающее, например, хорошенькую девушку или, по крайней мере, заставленный едой стол. Ему казалось, что Гапка может раскрыть его замысел и накинуться на него откуда-то сзади или даже сверху, и он тревожно оглядывался по сторонам, но улица была пуста и только безучастные снежники сыпались откуда-то из поднебесья, норовя залететь в глаз или за воротник, чтобы наградить его какой-нибудь хворью. Добравшись до конторы, Голова быстренько и довольно уверенно заполнил все документы, а на вопрос смазливенькой служащей, знает ли Агафья Степановна про то, что он с ней разводится, Голова спокойно ответил: «Узнает. В свое время». Он рассчитывал, что ему удастся выдать Гапку за Тоскливца, чтобы перевезти к себе Галочку и хоть остаток жизни прожить вместе с ней, а не с Гапкой, характер которой мог запросто дать форы любому виду кобры.

Когда Голова возвратился в свой кабинет, он увидел, что: паспортистку уже почти довели до истерики и что глаза ее уже превратились в два соленых озера, из которых в любой момент могли обрушиться водопады известной влаги. Однако она сдерживала себя из последних сил. Сахар она и вправду никогда не покупала, а чай пила вместе со всеми, особенно зимой, когда белые, холодные снежинки лениво кружили над сельсоветом, словно угрожая засыпать его раз и навсегда на радость сельчанам, ненавидевшим в глубине души любую власть. Свою позицию в отношении сахара она объясняла самой себе тем, что «Тоскливец лупит с мужиков подношения, а я еще должна покупать ему сахар!». В простоте своей душевной она забывала, что и на ее стол периодически вовсе не из космоса попадают известные конвертики и коробочки с конфетами, которые она утаскивала домой, чтобы наслаждаться ими под телевизором – не раскармливать же ими Тоскливца и эту вертихвостку, Маринку, которая нет-нет да и позволит отпустить ехидную шпильку в адрес трудового человека, подбирать одежду которому становилось с каждым годом все труднее по причине прогрессирующей дородности.

Голова прикрикнул на них, чтобы они успокоились и не доводили его до мигрени. «Доведете, вам же хуже будет – заставлю шкаф с документами перебирать» – пригрозил он им и в сельсовете наступили перемирие и тишина. Только паспортистка тяжело дышала в своем закутке, но на нее уже никто не обращал внимания, потому что на коллектив опустилось мечтательное настроение. Голова мечтал о том, что заживет он теперь вместе с Галочкой. В Гапкиной хате. А Тоскливец, как всегда, обстоятельно обдумывал, что он приготовит себе на ужин, а потом ляжет в постель со своей излюбленной книгой (как она называлась, ему не было известно, потому что она попала к нему уже без обложки) и будет дожидаться Тапочку, а та явится к нему восхитительная, как яблоня в цвету, и заживет у него, потому как Клара уже, как выражался Тоскливец, самоопределилась, а Голове от Гапки уже все равно ничего не светит, кроме синяков. А Маринка задремала под мерное тиканье уродливых часов перестроечной поры, воспользовавшись тем, что зловредная кукушка взяла себе тайм-аут, и так явственно снилось ей, Маринке, что она лежит на пляже на Гавайских островах в новом купальнике и с таким бюстом, которого в этих местах отродясь никто не видывал, что черт, подслушавший ее мысли, ее туда и перенес, чтобы развлечься. Только не в купальнике, а в той дубленке, в которую она куталась в сельсовете. И в той же кофточке, которая, конечно, ее согревала, но никак не напоминала пляжную одежду. И вокруг нее немедленно собралась толпа, которая хотя и ненавязчиво, но довольно пристально пялилась на полненькую блондиночку, которая сидела на песке под солнцем в зимней одежде и в домашних тапочках и грустно смотрела на безукоризненно синий океан, за которым осталась и родная Горенка, и Тоскливей, и снег… А тут еще к тому же появился неумолимый, как смерть, американский полицейский и за отсутствием у нее не только визы в паспорте, но и самого паспорта да и вообще каких-либо документов усадил ее в машину с мигалкой, отвез в участок и запер в гнусной, зарешеченной камере. Оказавшись в неволе, Маринка сняла с себя дубленку, умылась и со страдальческим выражением лица уселась на койку… Но тут то ли черту все это надоело, то ли он почувствовал, что полицейский смотрит на Маринку уже не так злобно, а даже несколько сочувственно, но он перенес ее обратно в Горенку, в сельсовет, и она, оказавшись на родном стуле, сразу решила, что нет ничего лучше Родины. Ради собственного душевного спокойствия она предпочитала не спрашивать самое себя, привиделся ли ей далекий остров или это враг рода человеческого, окопавшийся в этих местах, поиздевался над ней. Но тут как всегда мрачная кукушка скорее прокаркала, чем прокуковала шесть часов, и оцепенение, в которое впали доблестные служащие, развеялось, и все стали собираться домой. Но Маринкина звезда в этот день, видать, спряталась за облаками или вообще не появилась на небосводе, потому что возле сельсовета ее нахально поджидал Назар. Он грубо взял ее за руку и увел к себе, не обращая внимания на ее лепетания о том, что она спешит домой, где ее ожидает только что приехавшая погостить тетка.