Злое железо - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Молокин cтр.№ 45

Богун молча протянул ему древний бронзовый нож с желтой костяной рукояткой, и Гонза с некоторой опаской взял его.

– А он не того? – спросил он. – Не укусит?

– Не бойся, – успокоил его Левон. – Бронза тоже бывает неупокоенной, только ее, к счастью, покамест никто не будил. Да и заговорил я его на всякий случай, чтобы не взбесился. А вам, девки, я вот что скажу, – обратился он к молчавшим все это время Гизеле с Лютой. – Можете ненавидеть друг друга и музыканта своего хоть до посинения, но работать вам придется вместе. И лучше будет, если вы свою ненависть засунете в одно место до времени, а то и сами себя ухайдокаете, и других тоже. Со злым железом не шутят, единственное, чем можно его остановить, – отсутствием ненависти, поняли?

Гинча умчался на своем джипе, сокрушаясь, что через час автомобиль придется закопать.

– Давайте, братки, и вы, сеструхи, – напутствовал он нас. – Добирайтесь к этому всебогуну и разбирайтесь с этими трёхнутыми железяками поскорее, а то у меня тачка заржавеет в земле-то. Да и город долго не продержится без железа.

– Я тоже с вами пойду, – сказал напоследок Левон. – Вы шагайте вниз по берегу речки, а я вас скоро догоню, только сделаю кое-что в городе и непременно догоню.

И мы стали собираться в путь.

Читай:

Вот повесть об Еварре-человеке,

Творце богов в стране за океаном.

Затем, что город нес ему металл

И бирюзу возили караваны,

Затем, что жизнь его лелеял Царь,

Так что никто не смел его обидеть

И болтовней на улице нарушить

Его покой в час отдыха, он сделал

Из жемчуга и злата образ бога

С глазами человека и в венце,

Чудесный в свете дня, повсюду славный,

Царем боготворимый; но, гордясь,

Затем, что кланялись ему, как богу,

Он написал: «Так делают богов,

Кто сделает иначе, тот умрет»,

И город чтил его… Потом он умер.

Читай повествованье об Еварре,

Творце богов в стране за океаном.

Затем, что город не имел богатств,

Затем, что расхищались караваны,

Затем, что смертью Царь ему грозил,

Так что на улице над ним глумились,

Он из живой скалы в слезах и поте

Лицом к восходу высек образ бога.

Ужасный в свете дня, повсюду видный,

Царем боготворимый; но, гордясь,

Затем, что город звал его назад,

Он вырезал: «Так делают богов,

Кто сделает иначе, тот умрет».

И чтил его народ… Потом он умер.

Читай повествованье об Еварре,

Творце богов в стране за океаном.

Затем, что был простым его народ

И что село лежало между гор

И мазал он овечьей кровью щеки,

Он вырезал кумира из сосны,

Намазал кровью щеки, между глаз

Вбил раковину в лоб, свил волоса

Из мха и сплел корону из соломы.

Его село хвалило за искусство,

Ему несли мед, молоко и масло,

И он, от криков пьяный, нацарапал

На том бревне: «Так делают богов,

Кто сделает иначе, тот умрет».

И чтил его народ… Потом он умер.

Читай повествованье об Еварре,

Творце богов в стране за океаном

Затем, что волей бога капля крови

На волос уклонилась от пути

И горячила мозг его, Еварра,

Изодранный бродил среди скота,

Шутя с деревьями, считая пальцы,

Дразня туман, пока не вызвал бог

Его на труд. Из грязи и рогов

Он вылепил чудовищного бога,

Комок нечистый в паклевой короне,

И, слушая мычание скота,

Он бредил кликами больших народов

И сам рычал: «Так делают богов,

Кто сделает иначе, тот умрет».

И скот вокруг мычал… Потом он умер.

И вот попал он в Рай и там нашел

Своих богов и то, что написал,

И, стоя близко к богу, он дивился,

Что смел назвать свой труд законом бога,

Но бог сказал, смеясь: «Они – твои».

Еварра крикнул: «Согрешил я!» – «Нет!

Когда б ты написал иначе, боги

Покоились бы в камне и руде,

И я не знал бы четырех богов

И твоего чудесного закона,

Раб шумных сборищ и мычащих стад».

Тогда смеясь и слезы отирая,

Еварра выбросил богов из Рая.

Вот повесть об Еварре-человеке,

Творце богов в стране за океаном. [14]

Мир спал. И шар земной висел,

Окутанный предродовым туманом.

В Адаме спал далекий Моисей,

Песчинками в пустыне Ханаана

Спал в чреслах не родившийся народ,

Не ведая свое предназначенье,

Чтоб выспаться на много лет вперед,

Впрок на исходы и на возвращенья.

Дремали скрипки в семени сосны,

Рассеянном в земных, безвестных соках,

Железные, бесформенные сны

У пушек, дремлющих в руде до срока.

Дремала смерть, пока еще не смерть,

И жизнь, началом, вложенным в начало,

Пока еще себя не ощущала.

И хлябь была не хлябь, и твердь – не твердь.

Но начат времени неотвратимый счет

Секундами, неделями, веками…

Мир просыпается. Рассветом ночь сечет.

Потерян Рай, и Евой зачат Каин. [15]

Просыпаться было тяжко. Сон уходил из меня нехотя, словно гнилая вода из осушаемого болота. Медленно, оставляя волокнистую тину, вязкий ил и липкую слизь, толстым слоем покрывавшие твердое дно, на котором я и находилось. Но когда первые молекулы меня наконец проснулись и осознали пробуждение, дело пошло быстрее. Тоска по предназначению, заложенная во мне давними хозяевами-людьми, и скопившаяся за время сна злость со скрежетом вырывали из небытия все новые и новые частицы меня – неупокоенного, а теперь восставшего из ржавчины злого железа.

Сначала, как и подобает воинам, проснулись древние мечи, римские гладиусы и рыцарские палаши, скифские акинаки и казацкие шашки, наконечники копий и стрел, боевые топоры викингов, разбойничьи кистени, моргенштерны и чеканы, уже освобожденные человеками из земли. В запасниках и экспозициях музеев, на стенах коллекционеров оружия и просто любителей старины, в столичных помпезных дворцах, старых и новоделах, в изгрызенных кариесом веком старинных замках. Потом медленно и вяло стало пробуждаться железо, разбросанное по земной поверхности или лишь присыпанное слоем земли, – осколки снарядов и гранат, старые трехгранные штыки и более современные штык-ножи, полицейские «селедки» и георгиевские клинки белой гвардии, спавшие вперемешку с такими же клинками красных конников. Просыпались затянутые живой древесной плотью кусочки шрапнели и осколки противопехотных мин, древние метательные ножи и наконечники арбалетных болтов. Просыпались под тонким слоем почвы и в схронах черных следопытов полусгнившие автоматы, пистолеты и пулеметы, просыпались и шевелили отваливающимися, как челюсти покойника, затворами, требуя патронов, напрягали изъязвленные временем до дыр стволы, но это был не их день, не их праздник.