Пояс неверности - читать онлайн книгу. Автор: Наташа Апрелева, Александр Егоров cтр.№ 21

Ты наверняка знаешь, что тут можно предпринять, ответил он, с удовольствием посмотрю. Мне было неловко, технику мастурбации я не знаю абсолютно, но как-то сообразила, что и как можно сделать. Он остался сидеть на табурете, и я села на табурет напротив, раздвинув ноги слегка. И он взял меня за руку. И поуправлял ей. Так это здорово, сказал он потом, намного лучше, чем просто секс. Я в тот момент ему поверила. И мы пошли варить кофе и играть в голый скрэббл и голые карты.

— Ну расскажи, расскажи!..

— Что еще?

— А сколько у тебя было таких вот… как это, блин, сказать-то? Любвей, любовей? В жизни. Только чтобы настоящих.

— О господи.

— Да, расскажи! А то я тебе все. А ты мне ничего.

— А что такое, милая, по-твоему: «настоящая любовь»? Договоримся о терминах.

— Ну, это чтобы полностью.

— Что полностью?

— Ну что-что! Чтобы только об этом человеке. Чтобы руки-ноги тряслись. И все такое.

— Превосходно, чтобы тряслось «все такое». Тебе непременно надо писать эссе, дорогая, с твоим чувством слова.

— Хорош прикалываться. Отвечай.

— Ты знаешь, а почему бы нам не посмотреть программу Время?

— Ты ненавидишь программу Время.

— Вопросы про настоящую любовь я ненавижу еще больше.

«Привет, милый Алеша, ничего не изменилось с твоим отъездом, ровно ничего.

Просто я не надеваю больше красивые платья, жемчужные бусы, нарядные блузы, с рукавом таким длинным, что нежные кружева промокают в тарелке, и ты смеешься оплошности аккуратистки. Просто потолок грязноватого неба опустился на хрущевскую высоту два двадцать, ни сантиметром больше, просто я царапаюсь в него длинными ногтями, хочу научиться оставлять след реактивного самолета, такую перистую двойную полоску, знаешь? Чтобы хоть что-то было белым, белый цвет — твой цвет, и он исчез из моих дней вместе с тобой. Просто тебя не будет еще так долго, что не наплачешься, не назовешься, а молиться я не очень умею, цвет же могла бы попробовать вернуть, чтобы поцеловать тебя — в белый.

Просто, милый, я начала собирать марки, люблю использованные, забавное посмертное коллекционирование, некрофилателия, я птицей (хищной чайкой с окровавленным клювом? зорким соколом с размахом крыла в какие-то невероятные метры?) кидаюсь на любой конверт, продолговатый и примятый с левого краю или обычный классический, с красно-синей усеченной радугой по обрезу. Я трясусь над каждым, я изломала электрический чайник, чтобы воспрепятствовать его преждевременному выключению, я размахиваю над высокоэнергетическим паром конвертом, я пляшу с ним, как с новым бубном, я понимаю теперь про транс гораздо больше.

Меня одинаково волнует и непохожее на оригинал лицо Высоцкого на отклеенной влажноватой марке, и страннейшая картинка со сросшимися по спинке Белым домом и пагодой: Россия — Таиланд, 100-летие дипломатических отношений. Моя любимая все же — скромная в тонах беж, румынский монастырь с птичьим опять же названием, забываю его постоянно, сейчас посмотрю. Ах да, Воронец, церковь Св. Георгия, покровителя воинов-ратников, страны Англии и ордена Подвязки.

Позор, милый, тому, кто плохо об этом подумает, просто я аккуратно заклеиваю марками небольшую комнату в квартире, твою бывшую комнату, я начала по правилам, от окна, и освоила уже добрых полтора квадратных метра, это немало, но до финала далеко.

Нет, милый, никакой панацеи вроде японского журавлика я не сочинила себе, просто твоя бывшая комната больше любого несуразного и огромного конверта с олимпийским числом штемпелей, стоимость ее пересылки будет довольно высока и составит как раз площадь четырех белых стен, оклеенных марками.

Как только я управлюсь, я немедленно отправлю ее, чтобы у тебя было твое любимое окно с видом на Москву-реку, а мне как раз высвободится ослепительно-белый цвет стен, четырех стен, его много и хватит целовать надолго, ведь самое главное, чтобы ничего не изменилось с твоим отъездом, милый».

Это письмо пишет, разумеется, не Гвендолин, рыжеволосая неистовая Гвендолин, всегда готовая к любви, моя птичка. Это письмо пишет брошенная мать, брошена — придуманное слово, говорили классики, да нет, не придуманное.

— Все хочу тебя спросить. Вот этот шрам, на плече, откуда он?

— Старая история.

— Расскажи!

— Плесни вина, пожалуйста. Спасибо, достаточно. Отчего же не рассказать, расскажу.

— Так что же молчишь?

— Вспоминаю. Сразу после университета устроился работать в одну газетку. Криминальная хроника, очень был популярный жанр, оплачивался только скудно. Одна девушка там возникла. Хорошая девушка.

— Тоже журналист?

— Да нет, она заочно где-то училась, в редакции работала секретарем. Поразительная девушка. Таких больше не встречал.

— Что ты имеешь в виду? Красоты неописуемой?

— При чем здесь… Вот если все в жизни груз, то она — антиграв. Понимаешь?

— В какой-то степени.

— Никогда не упрекала. Не говорила, что неправ. Улыбалась и гладила по щеке. Такой жест был, только ее. Я не смог, не выдержал такого совершенства. Через год сбежал в Калининград, там тогда было весело. Пусть, думал я, навсегда останется со мной ее светлый образ.

— Прекрасно, прекрасно. Ну а шрам-то?

— А, шрам. Как-то антресоль упала. Углом порвала кожу, зашивали.

— Девушка мечты кинула в тебя антресолью?

— Глупо. Если бы ты видела, как она испугалась за меня. Сознание потеряла, от ужаса. Мне было больно, а она плакала.

— Не всем же быть антигравами…

— Это точно.

Брошенная мать рассматривает небольшую груду альбомов для марок. Ее милый Алеша лет пятнадцать назад очень увлекался, был яростный филателист, да и она сама в детстве, вот эти хрестоматийные Монгол Шуудан и Вьетнам с цветами — это еще из ее коллекции. В комнате ее милого Алеши исторически размещается большой стационарный компьютер, и, выключая его, она обязательно гладит черный системный блок рукой в шрамах. Ее милый мальчик, такой далекий. Когда-то я, не имея никаких на это средств, перестроила всю квартиру, выломав стены. Я хотела, чтобы мальчик получил новую комнату. Это много значило для меня. Начало нового, лучшего. Не уверена, что начавшееся новое стало лучшим.

Еще недавно я твердо была намерена все силы бросить на восстановление, установление хороших отношений с сыном. Нашему семейному грандиозному развалу вот уже пятнадцать лет, срок солидный. Мальчик вырос, сочла я, мы сможем разговаривать на равных, как взрослые люди. В конце концов, что у меня еще есть, кроме этого уже взрослого, на самом деле, мужчины, который далек от меня, и не только территориально? Вздыхаю, вспоминать обо всем этом больно. У меня и сейчас ничего нет кроме. Но и сил — нет.