– Беги, фон Штейнбок! Срок схлопочешь! Видишь, рафик
сюда едет? Беги! Забьет тебя наш актив!
Я глянул сквозь стеклянную стену. По соловьиной стране, по
сиреневым буграм подползал к сельпо украденный мной рафик, «скорая помощь» без
водителя, с раскрытыми болтающимися дверями, с зажженными подфарниками, тупо
ухмыляющийся и как будто ищущий чего-то, кого-то. Меня! Своего вора!
Теперь уже все смотрели на приближение автомобиля.
Раскрылись двери шалмана, и на пороге встал весь актив. Братья Пряхины тихо ко
мне подползали сзади. Гипсовый божок сидел на постаменте, нога на ногу, и курил
в снисходительном ожидании развязки. Игорь Плюзгин спрыгнул с колец и теперь
летел к центру событий в замедленном сальто. Все мгновение безумно затянулось.
– Там у нэго внутры пакойнык! – густым
псевдогрузинским голосом сказали с постамента.
Игорек наконец приземлился, четко, без помарок, на высший
балл. Быстро причесавшись, шагнул к фургончику и сделал знак братьям Пряхиным:
– Подведите задержанного!
Рафик разворачивался в луже, подставляя задок. Братья вели
меня к нему, взяв за локти медвежьей хваткой. Все приближались кольцом, народ и
актив.
В рафике на носилках действительно сидел покойник –
оплывший, как стеариновая свеча, и затвердевший Чепцов. Равнодушным мрачноватым
взглядом он смотрел на русских людей. Он что-то медленно курил, но без дыма.
– Шмонин, пиши протокол! – бойко распорядился
Игорек и с вежливым прищуром повернулся ко мне. – Где взяли покойника,
гражданин?
– Товарищи, это вовсе не покойник! – нервно
вмешался мой отец. – Взгляните, товарищу оказана своевременная помощь, он
реанимирован! Клянусь, он выглядит сейчас значительно лучше, чем в 1949-м,
когда в управлении Берлага, в бараке усиленного режима, применял к нашему брату
методы активного воспитательного воздействия.
– У меня претензий нет, – хмуро сказал Чепцов
собравшимся. – Все было в пределах инструкций. Я уничтожен оживлением
путем введения в организм чужой Лимфы-Д.
Медлительно, но уверенно он вылез из рафика, встал на колени
в лужу и возопил огромным, все нарастающим и бесконечным, как гром космической
ракеты, рыком:
– Люди, покайтесь!
Тут выскочил скакунчиком-дворняжечкой наш старичок
праведничек с белыми глазками.
– К стенке! К стенке всех! – завизжал он. – А
это… – он развязал свою котомку и высыпал в лужу сушки, печенье, пряники,
колбасные довески, почечки, сердчишки, катышки сальца, карамельки, – а это
дитям, дитям отдайте! В детский садик! Блокадникам! Пусть хавают! Мне ничего не
надо!
– Беги, пока не поздно! Беги на юг! – шепотом
крикнул мне отец. – Беги без оглядки!
…Ревел двигатель, дико кашлял разболтанный глушитель. Дергая
кулису передач и бестолково газуя, я пытался выбраться из лужи. Я знал, что уже
мне не выбраться, что я опоздал на одну минуту, что сейчас меня выволокут на
судилище актива и суд будет короткий и неправый.
Правый или неправый – кто знает? Быть может, они правы,
жулики, лицемеры, держиморды? Все-таки вот они, их аргументы – сушки, печенье,
масло в сельпо, хоть и дрянь, хоть и обман, но все-таки лучше, чем ничего… А
где же наша-то правда, дорогой полужид?
Вдруг все мгновенно успокоилось. Мотор мягко зажурчал, и мы
понеслись по ночному гладкому шоссе с яркой белой разделительной полосой.
Мягкая ласковая страна Россия пролетала по сторонам, хорошо освещенная луной.
Жаркий и волнующий ветер влетал в кабину через ветровичок. Скорость
увеличивалась, дыхание успокаивалось, обе половинки мои, еврейская и русская,
сошлись. Я летел куда-то, я был спасен, я мчался, должно быть, на юг, в юные
года, в живые дали!
Впереди замаячило несколько фонарей, светящаяся полоса стекла,
замелькали знаки, покрытые светящейся катафотовой краской: снизь скорость до
80, до 60, до 40… пост ГАИ.
Над дорогой, на бетонной полудуге висел освещенный изнутри
аквариум, и в нем два офицера спокойно пили чай, закусывали булкой. Желто-синяя
«Волга» и мотоцикл спокойно стояли внизу. Над перекрестком спокойно
пульсировала мигалка. На четыре стороны расходились посеребренные луной дороги.
Я медленно, как и предписывается, выезжал на перекресток, вглядываясь в пучок
стрелок на столбе. Офицеры из аквариума лишь покосились на мою машину и снова
сосредоточились на чае.
Вдруг с удивительной живостью над близкой рощей выросла
гибкая мощная шея, и жесткие челюсти динозавра мгновенно пожрали луну. В
неожиданном мраке взвыла сирена. Со всех сторон отчаянно завизжали
разнокалиберные тормоза, надвинулись слепящие фары. Вспыхнувшее зеркальце
заднего вида выжгло мне левый глаз, а правый залепил шлепок раскаленного
мазута. Я почувствовал сильный удар под колесами, что-то хрустнуло. Поняв, что
случилось что-то непоправимое, я выжал тормозную педаль и заглушил двигатель.
Сильные руки выволокли меня из кабины, ткнули носом под колеса в желтый кружок
фонарика.
– Смотри, хуесос, – твоих рук дело!
Под колесами находился передавленный на две половинки
подполковник Чепцов. Нижняя часть его агонизировала, словно огромный паучище,
сучила ногами и подпрыгивала, тогда как верхняя часть спокойно лежала, подложив
правую руку под голову, а левой вытаскивая что-то из наружного кармана кителя и
спокойно поедая. Без всякого выражения, но густо раздавленный произнес:
– Претензий нет. Раздавлен в рамках инструкций.
Я горько зарыдал, зная, что теперь ничто мне уже не поможет.
И впрямь – подъехавший к месту происшествия автокран стал плевками горячего
мазута залеплять меня с ног до головы, а несколько расторопных пареньков –
конечно же отличные спортсмены! – хлопотливо опускали разлохмаченный
стальной трос с крюком.
– Пустите, пустите, пустите его! – долетел
откуда-то пронзительный, словно петербургская флейта, женский голос. –
Пустите, я вам его не отдам! Пустите меня к нему!
– Зачем он тебе нужен? Дерьмо-то такое? Какой в нем
прок? – Полнокровные московские битки-хоккеисты обматывали мое тело
разлохмаченным тросом.
Трос врезался в отекшее тело. Я кончался и только лишь водки
просил. Лишь водка одна могла мне скрасить гибель на автокране!
– Милый ты мой! Что же ты сделал с собой! –
причитал женский голос. – Взгляни, мой друг, какая у тебя печень! Какая у
тебя черная, вздувшаяся от венозной крови печень!
– Отойди, чувиха! – попросили женщину ребята,
друзья мои по «Мужскому клубу», которые теперь меня кончали. – На кой хер
он тебе сдался, с такой печенью? У него уже не маячит. Отскочи!