Проф. Каратыгин (бывший редактор кадетской газеты):
«Характерным для нас являлось неверие в восстановление хозяйства страны
советской властью, отрицание коллективизации, установка на индивидуальное
хозяйство, необходимость сохранения частнокапиталистических отношений... За
свою вредительскую работу в холодильном деле я получил от Рязанцева всего 2500
рублей...»
Левандовский (завотделом сбыта и распределения Союзмяса):
«Мы хотели, чтобы государство ушло из мясного дела, передав этот рынок частному
капиталу...»
Отклики в стране на разоблачение вредительской группы.
Беспощадно раздавить вредительскую гадину! Привет стражу
революции ОГПУ! Больше бдительности!
Трудящиеся отвечают на вредительство в пищевой
промышленности еще большим сплочением вокруг большевистской партии,
обязательствами с честью вступить в третий, решающий год пятилетки. На места
одиночек вредителей рабочий класс выдвинет в аппарат сотни и тысячи
организаторов социалистического строительства.
Металлисты электрозавода требуют беспощадного приговора.
Амовцы приветствуют ОГПУ – меч пролетарской диктатуры. Мы требуем применить к
вредителям высшую меру наказания – расстрел!
Демьян Бедный: «ГПУ во вчерашней публикации разоблачило
махинации. Вредители проиграли войну. Они – в плену! Контрреволюция движется,
движется! Мы у власти! Гопля! Уже тянулась к власти интеллигентская жидица,
кондратьевско-громанская сопля! Просчитались, однако же, стервы! Подвели их
мясные консервы!»
К стенке! Требуем возмездия агентам международной буржуазии!
Коллегия ОГПУ, рассмотрев по поручению ЦИК Советов рабочих,
крестьянских и красноармейских депутатов и Совнаркома СССР дело о
контрреволюционной организации в области снабжения, постановила:
Рязанцева, Каратыгина, Карпенко, Эстрина, Дардыка, Левандовского,
Войлощикова, Купчина, Нигзбурга, Быковского, Соколова... (всего 48 человек) как
активных участников вредительской организации и непримиримых врагов советской
власти – РАССТРЕЛЯТЬ.
Приговор приведен в исполнение.
Председатель ОГПУ Менжинский.
«Борьба за качество продукции – борьба за социализм!» Из
выступления тов. Куйбышева на конференции по качеству продукции.
Редактору газеты «Правда». Уважаемый товарищ редактор! Прошу
поместить мое заявление.
В № 9 дискуссионного листка «Правды» была помещена моя
статья «К XVI съезду партии». Сейчас я прихожу к выводу, что был глубоко не
прав, а правы товарищи, выступившие против меня. Мои взгляды по вопросам
коллективизации соответствовали не линии партии, а линии правого оппортунизма.
Признаю свое выступление вредным и ошибочным и полностью разделяю взгляды
партии по вопросам коллективизации. На деле постараюсь исправить допущенные
мной ошибки.
С коммунистическим приветом
Мамаев.
Антракт VI. Шум дуба
Среди многочисленных деревьев Нескучного сада, что над
Москвой-рекой, чуть на отшибе, на склоне пологого холма стоял
восьмидесятилетний дуб. Верхние его ветви шумели: «Буташевич, Буташевич!»,
средние и нижние подпевали: «Петрашевский!», клесты в ветвях свистали: «Дост!
Дост!»
В отличие от других деревьев парка, это зародилось в
основательном отдалении, в сотнях верст к северу, во влажном устье короткой, но
полноводной реки. После разгона кружка зародившийся дуб, почти бестелесный, еще
долгое время лежал у протоки, в которой отражались дворцы, и мосты, и шпили, и
облака, и сам, почти еще не существующий, совершенно невидимый будущий дуб,
воплотивший идею разогнанного либерального кружка. Как-то раз, однако,
разыгрался шторм, прополыхала гроза, мощными турбуленциями зародившийся дуб,
или даже идея дуба, поднят был в несущийся к югу поток воздуха, летел среди
других идей, частиц, спор и вытянутых из болот мелких лягушек, пока не упал на
склон пологого холма в Нескучном саду старой столицы.
Случилось это теплой и влажной ночью, в небе боролись южное
и северное начала, вдруг все озарялось, высвечивались колонны круглой беседки,
в которой дерзкая парочка предавалась любви, стволы, рябь пруда и кочковатость
реки. Зародившийся дуб, или просто идея дуба, цеплялся за родное, кем-то родным
недавно взрыхленное, пахучее, черное под ливнем, и рыхлое, и липкое вещество и
патетически боялся: неужели не привьюсь? Привился.
Привился, и вот восемьдесят лет спустя, в тысяча девятьсот
тpидцатом, он стоит, хорохорится под ветром, занят, как все окружающие, обычным
древесным делом, в основном фотосинтезом, от него уже, согласно недавним
изысканиям, все остальное, но в ветвях или меж ветвей все еще живет память о
кружке, вернее, расплывчатые идеи кружка, гулкое сбрасывание кожаных галош в
передней, обмен литературой, взглядами, «письмо Белинского Гоголю», Федор, душа
моя, прочтите вслух, головоломки допросов, барабанный бой фальшивого расстрела.
Однажды под вечер в беседке оказалась парочка, мужчина лет
под сорок и юная дева. Как и его белый противник, красный командарм Блюхер был
влюблен в адъютантшу штаба. Головка ее лежала на его широком кожаном плече,
трогательный носик рядом с маршальской звездой, а он смотрел на ветви дуба и
думал: надо что-то делать, может быть, именно сейчас, может быть, скоро будет
уже поздно, пойти на риск, войти в историю спасителем революции... Неплохо
думает, размышлял дуб, посылая ободряющие волны. Думай дальше. Технически все
сделать несложно, продолжал свою думу Василий. Приехать в следующий раз из
Хабаровска с укомплектованной группой охраны, войти в Кремль, арестовать
мерзавцев, а особенно главного, рыжего таракана, выступить по радио, попросить
всех оставаться на своих местах, отменить коллективизацию, вернуть нэп,
предотвратить надвигающийся голод.
Предательская сырость шла со стороны реки. Страх плотным
свалявшимся облаком медленно двигался от центра города, будто выхлоп тепловой
электростанции. Дуб старался отгонять внимание командарма от этих угнетающих
подробностей, пел свое: «Буташее-вич, Петра-а-шевский», свистал клестами: «Дост!
Дост!..» Струйки уныния, однако, проникали под кожаную сбрую, тревожили и
звезду, и трогательный носик. Шансов на успех такого дела мало, все-таки
ничтожно мало. Идти на операцию без союзников в центре немыслимо, искать сейчас
союзников значит провал: ищейки Менжинского повсюду. То, что убьют, не важно,
важно, что в историю войдешь не спасителем, а предателем революции.
По пустынной аллее Нескучного сада к беседке под дубом
приближался еще один спаситель революции, палач Кронштадта и Тамбова командарм
Михаил Тухачевский. На его плечо склонила головку еще одна юная дева
Вооруженных Сил, парикмахерша наркомата. Такое тогда было поветрие: железные
человеки режима искали романтических утех.
Дуб взбудоражился всем своим существом. Сближайтесь,
мальчики, увещевал он, Вася и Миша, станьте друзьями, ведь вы же думаете одну и
ту же думу.