Эрнст залился краской до корней волос. Аромат духов его возлюбленной еще не выветрился из его шевелюры, ее поцелуй еще горел на его губах. Одним прыжком он вскочил на стол с бокалом в руке и крикнул в обступившую его ликующую толпу:
- Братья, молодость еще венчает наши головы, а любовь устилает пухом наши тропы. Однако недалек тот час, когда мы все станем седыми старцами. Так будем счастливы сейчас! Молодость - розы - любовь! Я пью за это и за алые губки одной дамы!
Веселые собутыльники окружили его плотным кольцом и радостно чокались с Эрнстом, а он возвышался над ними, словно король над своими подданными, - перед глазами у него все кружилось, а в сердце горел пожар желаний!
Он никак не мог взять в толк, чего хочет от него человек в мундире. Не понимая, что делает, Эрнст механически взял из его рук телеграмму, так же бездумно вскрыл ее - глаза его еще смеялись, - прочитал, потом еще раз, выронил бокал, побледнел как полотно, покачнулся - и упал со стола на пол, бормоча что-то нечленораздельное.
Ойген подскочил к нему и обхватил руками. Эрнст продолжал что-то бормотать. Рядом на полу лежала телеграмма. Ойген прочел: «Дядя Фриц умер. Элизабет».
Эрнст начал метаться, и из его горла вырвался судорожный крик. Друзья отнесли его в чью-то комнату.
Через час он вышел оттуда. Ойген даже перепугался. Эрнст был бледен как мел, его глаза остекленели. Ойген спросил, не хочет ли Эрнст, чтобы его проводили. Тот взглянул мимо, словно не слыша вопроса, и молча вышел на улицу. Он остановил извозчика, вскочил в пролетку, но спустя несколько минут велел кучеру остановиться, расплатился и пошел домой пешком.
Там он стал механически паковать чемоданы. Под руку попался портрет Ланны. Эрнст порвал его, перестал укладывать вещи и задумался. Потом упрямо помотал головой. Не трусить! И решительно отправился к Ланне.
Заслышав его шаги, она кокетливо позвала:
- Малыш!…
Его даже затошнило от омерзения. К горлу подступили рыдания. Он уютно и недостойно пригрелся здесь в любовном гнездышке, в то время как его верный друг умирал в одиночестве.
- Малыш мой, ты не болен? - Испуганная его видом, Ланна поспешила навстречу.
- Это конец, - холодно произнес он и протянул ей телеграмму.
- Бедный, бедный Малыш, - тихонько сказала Ланна. - Оставайся сегодня у меня, а уж завтра… Просто чтобы ты не чувствовал себя одиноким.
- Я уезжаю этой ночью и не вернусь.
- Малыш! Ты хочешь меня покинуть?
- Это уже произошло.
Ланна увидела окаменевшее лицо Эрнста и поняла, что он сбросил с себя чары. За это она полюбила его с новой силой.
- Малыш, ты не сделаешь этого! Ты должен остаться со мной! Что тебе там делать? Ты уже ничем не сможешь помочь. Оставайся здесь! Мы уедем во Францию или в Италию и заживем вместе. Забудь старое и будь счастлив со мной! Что тебе там делать?
Эрнст сбросил с плеча ее руку.
- Что мне там делать? Вновь обрести себя у гроба того, кого я предал.
- Ах, Малыш, выбрось все это из головы - иди ко мне!
- Нет!
- Когда же ты вернешься?
- Никогда!
Она метнула на него горящий взгляд и выхватила револьвер из ящика письменного стола.
- Ты останешься здесь!
Он спокойно скрестил на груди руки и презрительно посмотрел на нее. Потом повернулся к двери.
Ланна отшвырнула револьвер, бросилась ему в ноги и зарыдала:
- Малыш, любимый… Любимый мой Малыш… Останься… Вернись… Не убивай меня, Малыш…
Он оттолкнул ее и вышел на улицу.
За его спиной раздавались плач и жалобные вопли:
- Малыш, послушай же… Малыш мой…
Мало-помалу они утихли.
С гордо поднятой головой Эрнст зашагал к вокзалу. На углу своей улицы он вдруг встал как вкопанный и прижался головой к стене какого-то дома.
- Фриц… Дорогой мой друг… - пробормотал он.
Потом двинулся дальше.
Звезды уже не мерцали в небе. Потихоньку пошел снег - равномерно, снежинка к снежинке… На следующее утро весь Лейпциг был покрыт глубоким белым покровом.
XIII
Розы в Приюте Грез слегка подвяли. А снег все еще лежал плотным слоем на Окне Сказок. Тихонько открылась дверь. Эрнст вошел и встал у смертного одра своего лучшего друга.
Лицо покойного выглядело умиротворенным. Его благородные черты были отмечены невиданным на земле радостным покоем.
Эрнст оглядел комнату. Все в ней было, как прежде.
Только… Все было иначе. Эрнст почти не дышал, такой был скован.
- Фриц, - выдавил он еле слышно.
Его охватил страх перед немотой смерти. Глаза расширились. В них заплясали какие-то линии и круги… Потом воздух вокруг почернел…
- Фриц! - вскрикнул он и со стоном распростерся на полу перед смертным одром, судорожно заламывая руки, хрипя и безостановочно повторяя: «Фриц… Фриц…» Потом вскочил и повалился на труп, чтобы согреть его своим теплом и оживить. Однако холод застывшего тела пронзил его смертельным ужасом, и, вскрикнув не своим голосом, Эрнст почувствовал, что самое любимое на земле существо внушает ему отвращение - таким абсолютно чужим показалось ему мертвое тело, - и он понял, что все-все уже позади.
Эрнст колотил себя по лбу кулаками и вопил, вопил:
- Фриц, мой дорогой, мой верный друг, возьми меня с собой… Спутник всей жизни, как мне жить без тебя…
Узкая рука дотронулась до его плеча. Он смятенно оглянулся. Позади стояла Элизабет.
- Эрнст, - она протянула ему руку.
В первый миг он не узнал ее, так сильно она повзрослела.
- Расскажи мне о нем, - попросил Эрнст и спрятал лицо в ладонях.
Дрожащим голосом Элизабет поведала ему о последних чаcax друга. Обо всем рассказала, умолчала лишь о том, что Фриц сказал ей об Эрнсте. Потом они оба сидели молча, глядя в одну точку перед собой. Наконец Элизабет поднялась и бросила на Эрнста вопрошающий взгляд. Он не пошевелился.
- Я останусь здесь и буду бодрствовать у тела моего лучшего друга.
Ближе к вечеру доставили гроб. Эрнст не давал никому дотронуться до покойника. Он сам уложил его в легкую фанерную копию цинкового гроба, в котором Фрица должны были перевезти в крематорий. Сам гроб поставили в мастерской.
Госпожа Хайндорф прислала лавровые деревца. Вся мастерская была доверху забита венками и цветами. Эрнст распорядился скупить все розы в городе и осыпал ими гроб.
Наступил последний вечер перед отправкой в крематорий. У гроба горели десять толстых восковых свечей. Эрнст ни на минуту не покидал своего поста. Он сидел на полу, съежившись у изножья гроба, и не сводил глаз с любимого лица. Наступила ночь. Небо было усеяно сказочно сверкавшими звездами.