– Может, бабуля с ней поссорилась? – дождавшись, когда девушка выйдет, продолжила Даша.
– Может быть. Ну а мы с Леной при чем? С нашей мамой бы и не разговаривала.
– Это уже после смерти деда было?
– Вроде бы, – задумалась Татьяна Александровна. – Да, точно. Он бы такого не допустил. При нем уж по праздникам точно вся семья собиралась за столом.
– Ты же говорила, он у бабули под пятой был.
– Одно другому не мешает. Да она при нем все-таки вела себя поприличнее. Конечно, натуру не переломишь, всегда была стервой, но особо ядом не плевалась, это точно. У нас вообще все после папиной смерти изменилось, была семья и не стало. Мать ходила чернее тучи, нас совсем затюкала. Ленка сразу замуж выскочила и ушла жить к свекрови через полгода после смерти отца. Мать очень возмущалась, во-первых, молодая слишком, а во-вторых, прошло всего ничего, как папа умер.
– Полгода нормальный срок.
– По-моему, тоже. Но твоя бабка считала иначе. Сама сделала жизнь дочери невыносимой и сама же возмущалась.
Даша допила кофе. Пора уезжать, а не хочется.
– Квартиру продать придется.
– Какую квартиру? – Даша сделала вид, что не поняла.
– Мамину. Ее же пополам не поделишь.
– Да, – согласилась Даша. – Не поделишь. Но бабуля-то покуда жива.
Квартиру пополам не поделишь, придется продавать, а Даше очень хотелось жить в бабкином доме. Единственного выгнать, а самой остаться. Впрочем, в любом случае время есть, за два дня жилье не продашь.
Сегодня фактически был последний рабочий день. Завтра институт отмечает наступление Нового года, день считается нерабочим, во всяком случае, для женщин. Ресторан заказан на пять часов вечера, и к этому времени дамы всегда появляются с праздничными прическами и свежим маникюром. Ну а в пятницу женщин традиционно отпускали пораньше с молчаливого согласия администрации.
Утром Тоня купила в ближайшем супермаркете фрукты, конфеты и бутылку вина и организовала нехитрый прощальный стол.
– Может, передумаешь еще, – уговаривала Света Молчанова, с которой Тоне не хотелось расставаться больше, чем со всеми другими.
– Нет, не передумаю. Не хочу с Пенкиным работать.
– Кто же хочет? Интересно, как Колосов без тебя будет. Работать-то, если подумать, некому. – У Светы был маленький ребенок, и она больше сидела на больничном, чем работала.
– Справится как-нибудь, – засмеялся совсем молодой инженер Костя Сабельников. – Тоня, мне нужно было с тобой в долю войти, обмыть машину. Я тачку купил.
– Какую?
– «Киа Рио».
– Поздравляем.
– Скоро парковка станет платной…
– В центре она уже платная…
– Если регистрация есть, платить не нужно…
– Колосов вроде бы в центре живет…
– Угу, – кивнул Костя. – Я ему один раз документы на подпись отвозил. В прошлом году. У него грипп был. Какой переулок забыл, а дом двадцать два. И квартира двадцать два.
– Интересно, а он за парковку платит?
– С его зарплатой можно и заплатить.
Коллеги вернулись к работе. Тоня вышла в коридор и, глядя из окна на редкий поток машин, доложила Коле по телефону:
– Квартира двадцать два.
– Надеюсь, ты не в лоб у него спросила?
– Обижаешь, – засмеялась Тоня. – Я очень умная и добыла информацию, не вызывая подозрений.
Поговорив с Тоней, Корсун вошел в подъезд за пожилой женщиной, тащившей явно тяжелые сумки. Прикинул – квартира Колосовой должна находиться на пятом этаже.
– Давайте донесу, – предложил он женщине.
– Дошла уже, – почему-то с обидой буркнула старушка, поставила сумки у ближайшей двери, достала из кармана ключи.
Лифт в подъезде был совсем новый, слабо пах краской и диссонировал со старым жилым домом.
Корсун уверенно нажал на кнопку звонка и долго не отпускал, глядя прямо в круглый дверной глазок. Шороха за дверью не услышал, опять нажал на звонок, выждал с минуту и громко произнес:
– Вернуться вечером, когда муж придет? Я могу.
Теперь шорох за дверью стал слышен. Корсун придвинул лицо к глазку, усмехнулся.
– Вы кто? – пискнул тонкий голосок.
– Кто я, неважно, важно, кто вы. За шантаж полагается тюрьма, дорогая Анастасия. Мне в полицию сходить или так договоримся?
Он говорил громко, почти кричал, и, может быть, поэтому замок лязгнул, дверь приоткрылась, на него уставились испуганные глазки. Это была она, девка с баллончиком.
– Вы кто?
– Считай, что я Фемида, – улыбнулся Корсун. – Она же Юстиция, выбирай, что больше нравится. Сейчас я включу диктофон, и ты расскажешь мне, как шантажировала госпожу Антипову.
– А кто это? – на лице девицы появилось такое непонимание, что он мог бы ей поверить. Если бы не видел, как она брала у Лили деньги.
– А это женщина, которую ты шантажируешь. Шантажировала, – поправился он и заверил. – Больше не будешь. И знаешь что, дорогая Анастасия, кончай ломать комедию, а то я повернусь и уйду. И направлюсь знаешь куда? Отгадай с трех раз.
– Господи, – у девицы на глазах появились слезы. – Но я действительно не понимаю, чего вы хотите.
– Ну хорошо, – вздохнул он, достал телефон, ткнул в кнопки, включив диктофон, сунул ей под нос. – Повторю еще раз для слабоумных. Сейчас ты расскажешь, как вымогала деньги, как подбрасывала фотографии ребенка. Кстати, здесь будем разговаривать?
– Да вы что?!
Она отступила в прихожую, Корсун вошел, закрыл за собой дверь, машинально вытерев ноги о крохотный коврик.
– Вы меня с кем-то путаете! Никого я не шантажировала! Вы спятили?!
– А меня ты никогда не видела? – усмехнулся Корсун. – Не испытывай мое терпение. Я действительно могу вернуться вечером, и мы продолжим разговор при твоем муже. Дмитрий Колосов, я не ошибаюсь? А если и это не поможет, я пойду в полицию.
Она пристально в него вгляделась, недоумение в глазах сменилось озадаченностью.
– Вас видела.
– Умница, – похвалил он, полез во внутренний карман куртки, достал сложенный снимок с подъездной камеры видеонаблюдения, развернул. – Теперь про это вспомни.
– Ой, – облегченно вздохнула Ася. – Вы об этом? Так меня знакомый попросил положить письмо, я и положила. Не надо было?
– Конечно, не надо, – кивнул Корсун. – Закон никогда не следует нарушать, это обычно плохо кончается.
– Подождите, – теперь она заговорила быстро, как будто боялась, что он не станет ее слушать. – Мой одногруппник попросил меня положить письмо, он сам не мог, работает сутками, а я свободна. И я положила, мне же нетрудно. А что там было, в этом письме?