— Польман арестован, — прошептал Йозеф.
— Что?
— Да, Польман. Гестаповцы забрали его сегодня утром.
Гребер подумал: а нет ли какой-нибудь связи между арестом Польмана и вызовом Элизабет? Он не отрываясь смотрел на Йозефа.
— Так, значит, и Польман, — проговорил он наконец.
Йозеф быстро взглянул на него.
— А что же еще?
— Моя жена получила вызов в гестапо.
— На когда?
— На сегодня в одиннадцать тридцать.
— Повестка с вами?
— Да. Вот.
Гребер протянул ее Йозефу.
— Как это произошло с Польманом? — спросил он.
— Не знаю. Меня не было. Когда я вернулся, то по камню, который не так лежал, как обычно, понял, что случилось. Когда Польмана уводили, он сдвинул камень в сторону. Это наш условный знак. Через час я видел, как грузили на машину его книги.
— А что-нибудь компрометирующее там было?
— Не думаю. Все, что могло оказаться опасным, зарыто в другом месте. Даже консервы.
Гребер посмотрел на листок в руках Йозефа.
— А я как раз собирался зайти к нему, — сказал он. — Хотел посоветоваться, что делать?
— Затем-то я и пришел. В его квартире наверняка засел агент гестапо.
Йозеф вернул повестку Греберу.
— Что же вы намерены делать?
— Еще не знаю. Повестку получил только что. А как поступили бы вы?
— Сбежал бы, — ответил Йозеф без колебаний.
Гребер смотрел в полутьму, где поблескивал алтарь.
— Попробую сначала сходить туда сам и выяснить, в чем дело, — сказал он.
— Вам ничего не скажут, раз им нужна ваша жена.
У Гребера по спине пробежал озноб. Но Йозеф говорил деловито и только.
— Если им нужна моя жена, они просто арестовали бы ее, как Польмана. Тут что-то другое. Потому я и хочу пойти. Может, ничего существенного, — неуверенно сказал Гребер. — Бежать в таком случае было бы ошибкой.
— Ваша жена — еврейка?
— Нет.
— Тогда дело другое. Евреям в любом случае надо спасаться бегством. Нельзя ли сказать, что ваша жена куда-нибудь уехала?
— Нет. Она трудообязанная. Это легко установить.
Йозеф задумался.
— Возможно, ее и не собираются арестовать. Вы правы, они могли бы сделать эти сразу. А как вы полагаете, зачем ее вызвали?
— У нее отец в концлагере. Кто-нибудь из жильцов мог донести. А может, на нее обратили внимание, потому что она вышла замуж.
Йозеф задумался.
— Уничтожьте все, что имеет отношение к ее отцу. Письма, дневники и тому подобное. А потом идите туда. Один. Вы ведь так и хотели сделать?
— Да. Скажу, что повестка пришла только сегодня, жена на фабрике, и я не мог ее повидать.
— Это будет самое лучшее. Попытайтесь выяснить, в чем дело. С вами ничего не случится. Вам все равно возвращаться на фронт. Этому-то они мешать не станут. А если понадобится убежище для жены, я могу дать вам адрес. Но сперва сходите. Я останусь здесь до вечера… — Йозеф замолчал, словно колеблясь, потом докончил: — В исповедальне пастора Бидендика, где висит записка «Вышел». Я пока могу там поспать несколько часов.
Гребер поднялся с колен. После полутьмы, царившей в церкви, дневной свет пронизал его насквозь, словно тоже был агентом гестапо. Гребер медленно брел по улицам. У него возникло ощущение, будто его накрыли стеклянным колпаком. Все вокруг стало совсем чуждым и недосягаемым. Женщина с ребенком на руках теперь представилась ему воплощением личной безопасности и вызвала щемящую зависть. Мужчина, сидевший на скамье и читавший газету, казался символом недостижимой беззаботности, а все те люди, которые смеялись и болтали, производили впечатление существ из какого-то иного, неожиданно рухнувшего мира. Лишь над ним одним, сгущаясь, нависла тень тревоги, отделявшая его от других, будто он стал прокаженным.
Он вошел в здание гестапо и предъявил повестку. Эсэсовец направил его в боковой флигель. В коридорах пахло затхлыми бумагами, непроветренными комнатами и казармой. Ему пришлось ждать в какой-то канцелярии, где уже было три человека. Один из них стоял у окна, выходившего во двор, и, заложив руки за спину, пальцами правой барабанил по тыльной стороне левой. Двое других примостились на стульях и тупо смотрели перед собой отсутствующим взглядом. Лысый все время прикрывал рукой заячью губу, а у другого на бледном лице с ноздреватой кожей были гитлеровские усики. Все трое бросили быстрый взгляд на Гребера, когда тот вошел, и тут же отвернулись.
Появился эсэсовец в очках. Все сразу встали. Гребер оказался ближе других к двери.
— А вам что здесь надо? — спросил эсэсовец с некоторым удивлением: солдаты подлежали военному суду.
Гребер показал повестку. Эсэсовец пробежал ее глазами.
— Но ведь это вовсе не вы. Вызывают некую фрейлейн Крузе…
— Это моя жена. Мы поженились на днях. Она работает на государственном предприятии. Я думал, что могу явиться вместо нее.
Гребер вытащил свое свидетельство о браке, которое предусмотрительно захватил с собой. Эсэсовец, раздумывая, ковырял в ухе.
— Ну, по мне — как хотите. Комната 72, подвальный этаж.
Он вернул Греберу бумаги. «Подвальный этаж, — подумал Гребер. — По слухам — самый зловещий».
Гребер пошел вниз. Два человека, поднимавшиеся ему навстречу, с завистью посмотрели на него. Они решили, что он уже возвращается на волю, а у них все еще впереди.
Комната 72 оказалась большим залом со стеллажами, часть ее была отгорожена под канцелярию. Скучающий чиновник взял у Гребера повестку. Гребер объяснил ему, почему пришел именно он, и снова показал свои бумаги.
Чиновник кивнул.
— Можете расписаться за вашу жену?
— Конечно.
Чиновник пододвинул к нему через стол два листка.
— Распишитесь вот здесь. Пишите внизу: супруг Элизабет Крузе, поставьте дату и укажите, где зарегистрирован ваш брак. Второй документ можете взять себе.
Гребер расписывался медленно. Он не хотел показать, что читает текст документа, но не хотел и подписывать вслепую. Тем временем чиновник что-то разыскивал на полках.
— Черт побери, куда подевался этот пепел? — закричал он наконец. — Хольтман, опять вы здесь все перепутали! Принесите пакет Крузе.
За перегородкой раздалось какое-то бурчание. Гребер увидел, что расписался в получении праха заключенного Бернарда Крузе. Из второго документа он, кроме того, узнал, что Бернард Крузе скончался от ослабления сердечной деятельности.
Ушедший за перегородку чиновник теперь вернулся с ящиком из-под сигар, завернутым в обрывок коричневой упаковочной бумаги и перевязанным бечевкой. На стенках его еще сохранилась надпись «Кларо» и виднелись остатки пестрой этикетки, изображавшей курящего трубку индейца с черно-золотым щитом в руках.