Время жить и время умирать - читать онлайн книгу. Автор: Эрих Мария Ремарк cтр.№ 39

— А ты не слишком рискуешь? Вдруг кто-нибудь обратит внимание на твой мундир?

— А на что они могут обратить внимание? Держать себя как унтер-офицер нетрудно. Я и был одно время унтер-офицером.

Вошел, звеня шпорами, подполковник, а с ним миниатюрная худая женщина. Он посмотрел куда-то поверх Гребера.

— А что с тобою будет, если на тебя обратят внимание? — спросила Элизабет.

— Ничего особенного.

— Тебя не могут расстрелять?

Гребер засмеялся.

— Едва ли они это сделают, Элизабет. Мы им слишком нужны на фронте.

— А что еще с тобой могут сделать?

— Немногое. Может быть, посадят на несколько недель под арест. Что ж, это несколько недель отдыха. Почти как отпуск. Если человеку предстоит через две недели вернуться на фронт, с ним ничего особенного случиться не может.

Из коридора справа вышел обер-кельнер Фриц. Гребер сунул ему в руку кредитку. Фриц опустил деньги в карман и стал очень покладистым.

— Господам, разумеется, желательно в погребке покушать, — заявил он и с достоинством проследовал вперед.

Он посадил их за столик, скрытый колонной, и не спеша удалился. Гребер обвел взглядом помещение.

— Это именно то, чего мне хотелось. Только надо малость привыкнуть. А ты? — Он посмотрел на Элизабет. — Впрочем, нет. Тебе нечего и привыкать, — удивленно продолжал он. — Можно подумать, будто ты каждый день тут бываешь.

Подошел старичок-кельнер, похожий на марабу. Он принес карточку. Гребер вложил в нее кредитный билет и вернул кельнеру. — Нам хочется получить что-нибудь, чего нет в меню. Что у вас найдется?

Марабу равнодушно посмотрел на него.

— У нас нет ничего другого, только то, что в меню.

— Ладно. Тогда принесите нам бутылку Иоганнисбергера Кохсберг, 37, из подвалов Г.Х.Мумма. Но не слишком холодный.

Глаза у Марабу оживились.

— Очень хорошо, ваша честь, — отозвался он с внезапным почтением. — У нас есть случайно немного остэндской камбалы. Только что получена. К ней можно подать салат по-бельгийски и картофель с петрушкой.

— Хорошо. А какая у нас будет закуска? К вину икра, конечно, не подходит.

Марабу еще больше оживился.

— Само собой. Но у нас осталась страсбургская гусиная печенка с трюфелями…

Гребер кивнул.

— А потом позволю себе рекомендовать голландский сыр. Он особенно подчеркивает букет вина.

— Отлично.

Марабу побежал выполнять заказ. Может быть, вначале он принял Гребера за солдата, который случайно попал в этот ресторан; теперь же видел в нем знатока, случайно оказавшегося солдатом.

Элизабет слушала этот разговор с удивлением.

— Эрнст, — спросила она, — откуда ты все это знаешь?

— От моего соседа по койке, Рейтера. Еще сегодня утром я ни о чем понятия не имел. А он такой знаток, что даже подагру себе нажил. Но она же теперь спасает его от возвращения на фронт. Как обычно, порок вознаграждается!

— А эти фокусы с чаевыми и с меню?..

— Все от Рейтера. Он в таких делах знает толк. И он велел мне держать себя с уверенностью светского человека.

Элизабет вдруг рассмеялась. В ее смехе была какая-то непринужденность, теплота и ласка. — Но, бог мой, я помню тебя совсем не таким!

— И я тебя тоже помню не такой, как сейчас!

Он взглянул на нее. Перед ним сидела другая девушка! Смех совершенно менял ее. Точно в темном доме вдруг распахнулись все окна.

— У тебя очень красивое платье, — заметил он, слегка смутившись.

— Это платье моей матери. Я только вчера вечером его перешила и приладила. — Она рассмеялась. — Поэтому, когда ты пришел, я была более подготовлена, чем ты думал.

— Разве ты умеешь шить? Вот не сказал бы.

— Я раньше и не умела; а теперь научилась. Я каждый день шью по восемь часов военные шинели.

— В самом деле? Ты мобилизована?

— Ну да. Я и хотела этого. Может быть, я этим хоть немного помогу отцу.

Гребер покачал головой и посмотрел на нее. — Это не идет тебе. Как и твое имя. И угораздило же тебя!

— Это мама выбрала. Она была родом из южной Австрии и напоминала итальянку; она надеялась, что я буду блондинкой с голубыми глазами, и потому заранее назвала меня Элизабет. И хотя блондинки не получилось, имя решили уже не менять.

Марабу подал вино. Он держал бутылку, словно это была драгоценность, и осторожно стал разливать, — Я принес вам очень тонкие и простые хрустальные рюмки, — сказал он. — Так лучше виден цвет. Или вы желаете, может быть, зеленые?

— Нет, пусть будут тонкие прозрачные рюмки.

Марабу кивнул и поставил на стол серебряное блюдо. Розовые ломтики гусиной печени вместе с черными трюфелями лежали в кольце дрожащего желе.

— Прямо из Эльзаса, — гордо заявил он.

Элизабет рассмеялась. — Какая роскошь!

— Роскошь, да! — Гребер поднял свой стакан. — Роскошь, — повторил он. — Вот за это мы и выпьем с тобой, Элизабет. Целых два года я ел только из жестяного котелка и ни разу не был уверен, что успею докончить свой обед — поэтому сейчас это не просто роскошь; нечто гораздо больше. Это мир и безопасность, радость и праздник — словом все то, чего на фронте не бывает.

Он пил вино, смаковал его и смотрел на Элизабет: ведь она тоже была частью этого праздника. Вот оно, нежданное, несущее с собою легкость и бодрость; оно поднимается над необходимостью, ненужное и как будто бесполезное, ибо принадлежит к другому миру, более сверкающему и щедрому, к миру игры и мечты. После этих лет, прожитых на краю смерти, вино было не только вином, серебро — серебром, музыка, откуда-то просачивавшаяся в погребок — не только музыкой, и Элизабет — не только Элизабет: все они служили символом жизни без убийств и разрушения, жизни ради самой жизни, которая уже почти превратилась в миф, в безнадежную мечту.

— Иногда совсем забываешь, что еще жив, — сказал он.

Элизабет опять рассмеялась. — Я-то все время помню, но только не знаю, на что это мне…

К ним подошел Марабу. — Ну, как вино, ваша честь?

— Вероятно, очень хорошее, иначе мне бы вдруг не пришли в голову вещи, о которых я давным-давно не думал.

— Это солнце, ваша честь. Под его лучами осенью зрел виноград. Теперь вино возвращает эти лучи. Такое вино в Рейнской области называют дароносицей.

— Дароносицей?

— Да. Оно как золото и посылает во все стороны золотые лучи.

— Это верно.

— Его чувствуешь после первого же стакана. Не правда ли? Прямо солнечный сок!