Орден Сталина - читать онлайн книгу. Автор: Алла Белолипецкая cтр.№ 16

Анна ожидала, что новое видение сейчас посетит ее, но нет: странное déjà vu (бесовское наваждение) не появилось – ни в тот момент, когда рослый детина в гимнастерке цвета хаки поднимал бумажку с земли, ни тогда, когда он разворачивал ее и читал, шевеля губами. Красавица не предугадала, что вот сейчас лицо детины начнет наливаться кровью, что на его бычьей шее вздуются вены и что костяшки пальцев, сжимающих записку, вдруг побелеют. И тем сильнее поразили ее метаморфозы, происходящие с чекистом.

– Ну, что там?.. – откуда-то из отдаления донесся до Анны голос Григория Ильича; так человеку, дремлющему в вагоне раннего поезда, словно издалека слышатся разговоры случайных попутчиков.

Детина с багровой шеей протянул Семенову записку, а затем, видя, что Анна приподнялась на цыпочки, пытаясь заглянуть в бумажку, наотмашь ударил ее по лицу тыльной стороной ладони. Падая, красавица слышала, как здоровенный чекист выкрикивает в ее адрес какие-то неслыханные ругательства, а затем голова ее соприкоснулась со взлетной полосой. Анна успела еще увидеть кромку травы и шасси самолета, оказавшееся вровень с ее глазами. Боли она не почувствовала, лишь испытала до странности радостное чувство освобождения. А потом – на недолгое время – всё для нее закончилось.

Кедров, так же, как и его друг, видел падение девочки; однако дальнейшие Колины действия он истолковал совершенно неправильно. Миша подумал: Николай опустил бинокль, дабы не смотреть на то, что случится с ребенком дальше. Но это было совсем не так.

Скрябин смотрел, потому-то и убрал бинокль – чтобы тот ему не помешал. И цвет его глаз не казался уже блеклым – но не из-за того, что они обрели свой обычный нефритовый оттенок, а по той причине, что невероятно расширившиеся зрачки не позволяли теперь определить, каким этот цвет был. Доля секунды понадобилась Коле для того, чтобы, отстранив бинокль, сфокусировать взгляд на одиноко стоявшей сосне.

Поймать девочку в воздухе он не смог бы: его дар не позволял ему работать с одушевленными объектами. Но Скрябин и не пытался ее ловить. Вместо этого он ударил по массивной ветке, находившейся чуть левее траектории Таниного падения.

На глазах Миши сосновая лапа, словно живая, переместилась вправо, подхватила ребенка на лету, а затем неспешно вернулась в прежнее свое положение.

– Ты это видел?.. – прошептал Кедров потрясенно, повернулся к Николаю, но тот уже снова припал к биноклю, созерцая результаты своих действий.

Зрелище не особенно его вдохновляло. Да, ребенок оказался поверх весьма надежной, крепкой ветки, но проблема заключалась в том, что за ветку эту надо было всё-таки держаться. Девочка же сидела на ней безжизненно, будто соломенная кукла.

– Минута, от силы – полторы, – отвечая своим мыслям, прошептал Коля.

К счастью, в своих расчетах он несколько ошибся. Они с Мишей уже не менее двух минут пробирались к той сосне – обходя обломки «Горького», двигаясь по самому краю сосновой рощицы, а девочка по-прежнему находилась там, куда Коле удалось ее поместить. И это являлось огромной, колоссальной удачей, поскольку, если бы ей снова вздумалось падать, Скрябин ничем не сумел бы ей помочь. Он мог мечтать лишь о том, чтобы самому не повалиться носом в землю.

Кедров шел чуть позади своего друга, почти вплотную к нему. Выбрал он такую позицию неспроста. Николай практически на каждом шагу спотыкался, его раскачивало из стороны в сторону, и Мише то и дело приходилось друга ловить и поддерживать.

– Надо было тебе там, на опушке, остаться. Тебе же совсем худо… – в отчаянии произнес Миша.

В очередной раз схватив Николая за локоть, он поразился тому, как в несусветной жаре, в пекле от тлеющих обломков, кожа его друга может быть такой холодной и влажной; тот словно искупался в ноябрьской реке.

– Один ты ее не снимешь… – сквозь зубы процедил Коля. – Да и там, на том месте, где мы стояли, мне было бы не лучше, чем здесь. – А затем вдруг добавил: – Надеюсь, она упадет в нужное время.

Миша только что за голову не схватился.

Вполне возможно, что пожарные, поливавшие из брандспойтов останки «Горького», смогли бы подогнать к стоявшей на отшибе сосне одну из машин с выдвижными лестницами. Мысль обратиться к ним за помощью, не ходить туда самому, казалась Коле столь заманчивой, что даже очевидное малодушие подобного решения не заставило бы его поступить по-другому – если бы он верил, что затея с машиной действительно может завершиться спасением ребенка. Увы, он знал, чем подобная затея окончится: девочка упадет на землю задолго до того, как люди в робах смогут к ней подобраться, только панамка ее останется висеть на одной из веток. И виноват в этом будет он, Николай Скрябин – как виноват был тогда, много лет назад.

Впрочем, начни он думать о том давнишнем происшествии, якобы составлявшем его вину – и от этих мыслей наверняка пришел бы в состояние, близкое к смерти. Или, в лучшем случае, впал бы в полное бесчувствие и ступор. Но Коля всё-таки держался на ногах и даже шел вперед – хоть и медленно; стало быть, те воспоминания он хранил под замком.

И, когда б не запах, который лез ему – не в ноздри – в самый мозг, Николай, скорее всего, смог бы идти вдвое быстрее, а Мише не пришлось бы подставлять плечо при каждом его неверном шаге. Тогда они сумели бы приблизиться к старой корявой сосне чуть раньше, и всё могло бы завершиться более или менее спокойно. Однако они запоздали – совсем немного, но этого оказалось достаточно.

До дерева оставался десяток шагов, и Коля уже не нуждался в бинокле, чтобы хорошо видеть девочку. И тут раздался взрыв. Может, взлетела на воздух какая-то недогоревшая емкость внутри «Горького», а может, взорвалась автомобильная шина. Таня, до этого будто спавшая, вскинула голову и чуть подалась вперед. Этого движения оказалось достаточно, чтобы она потеряла равновесие, соскользнула с ветки и полетела к земле: к усыпанному сосновыми иглами пригорку.

Михаил закричал и ринулся к сосне, вытягивая вверх руки – словно рассчитывал поймать малышку на лету; однако Скрябин, до этого едва перебиравший ногами, каким-то образом ухитрился его опередить. Он не просто обогнал своего друга – он бесцеремонно оттолкнул его, так что Миша едва не упал. Сам же Николай очутился под деревом – но не совсем там, где ребенок должен был приземлиться: чуть в стороне, рядом с причудливо изогнутым, треснувшим сосновым корнем, низенькой аркой поднявшимся над землей.

То, что произошло далее, Миша не рискнул бы признать реальным событием, хоть и видел это собственными глазами. И тогда, и позже, он говорил себе, что взрыв был всему виной, и что именно он выломал из земли тот корень («А как еще он мог быть выломан, если никто к нему не прикасался?»), а затем взметнул его над землей. Однако даже эти – разумнейшие – объяснения не давали ответа на вопрос: как вышло, что корень этот одним своим концом зацепился в воздухе за изорванное платьице маленькой девочки, другим – вонзился в ствол сосны и завис вместе с девочкой над пригорком? А после, выбивая из коры красноватую труху, стал съезжать по дереву вниз и, в конце концов, плавно опустил ребенка прямо на руки стоявшему внизу Скрябину.