Последний рыцарь Тулузы - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Андреева cтр.№ 39

– Сдается мне, уважаемый, что вам никак не дотащить этот бочонок, – весело предположил лучник.

– Мне и самому кажется, что я грохну его где-нибудь по дороге, – кряхтя сообщил толстяк, грузно осев рядом с постом, прямо на мощенную булыжником мостовую. – Путь мой неблизок, до улицы Святой Клары, мимо церкви Возрождения и катарской лавки с готовыми платьями. А там уж рукой подать.

– До улицы Святой Клары! – присвистнул лучник. – Не близко...

– Я вот что думаю, – толстяк взвесил на руках бочонок, – что если, господин лучник, нам немного отпить из этого бочонка? Авось, все не таким тяжелым будет.

– И то верно, – согласился лучник, вытирая длинные усы и приставляя к стене лук. Он поднял бочонок и принялся жадно пить из него.

В это время за его спиной образовался еще один ночной прохожий.

Секунда, и лучник повалился на землю, из его спины торчала рукоятка кинжала. Тут же толстяк перехватил бочонок – зачем же добру пропадать, – а его подельщики притащили к башне промасленные вязанки хвороста и зажгли.

Хворост вспыхнул мгновенно. Пламя сразу же начало подниматься все выше и выше, облизывая башню с такой жадностью и аппетитом, будто бы она была и не башней, а сахарной головой, которыми так славилась во все времена ярмарка в Безье.

Заметив пламя, из домов начали выбегать люди. Поджидающие их у дверей и в узких проулках воины безжалостно кололи и рубили их мечами, лучники стреляли, устроившись в окнах гостиниц и трактиров.

Через много лет после учиненной в Безье бойни господа хроникеры напишут в своих хрониках, что воины вырезали все мужское население Безье. Прощение получили женщины и жиды. Но лично я не стал бы доверять подобным высказываниям. Повторюсь, мы стояли в узких неосвещенных проулках или у дверей домов и били буквально всех, кто вылетал на нас. Говорят, ночью все кошки серы. Так что не могу взять грех на душу и утверждать, что убивали только мужчин.

Натренировав руку в уличных расправах, мы бросались в дома и, добивая оставшихся мужчин, тут же оказывались в их еще теплых постелях, рядом с воющими от страха их женами и дочерьми.

На следующее утро мы вывели и вытащили за волосы на улицы всех оставшихся в живых и поставили их на колени перед их повелителем Роже-Тайлефером.

– Я приказал убить всех мужчин Безье – потому что только их кровь может смыть кровь моих отца и брата. Что же до вас, то... – Он выдержал паузу, словно принимая серьезное решение. – Если вы остаетесь добрыми христианками и будете чтить своего господина словно бога и выполнять все, что бы я ни приказал, то я оставлю вам жизни.

Ответом ему был плач. Многие женщины распластались на земле.

После столь явного знака покорности Роже подмигнул гарцующему рядом с ним Раймону, и тот велел привести епископа.

Испуганный и несчастный тулузский епископ так же был готов распластаться перед грозным Транкавелем-рубщиком.

– Епископ! Когда-то жители Безье совершили страшный грех: убили своего природного господина и его сына. Господина, данного им самим Богом! Сегодня город очистился от скверны, но остались эти женщины, против которых я не в силах поднять своего меча и к которым я не обращу моего гнева. Потому что, по рыцарским законам, нельзя не только ударить или обидеть женщину, но и подумать о ней плохо. Я понимаю, что им будет тяжко нести все повинности и собирать дань в полном объеме. Кроме того, женщина – слабое существо, и ей требуется руководитель. Поэтому я прошу вас сочетать законным браком всех имеющихся в отрядах неженатых воинов и этих женщин, с правом наследования всего имущества покойных. Я прошу вас, святой отец, – благословите эти союзы, и да воцарится в Безье мир!

С этими словами он развернул коня, и вместе с Раймоном и Петром Арагонским они поехали прочь.

Возможно, что избиение жителей Безье и могло бы навлечь проклятия на голову моего несчастного хозяина, но в тот год неожиданно и ярко взошла звезда самого красивого и талантливого трубадура Лангедока, юного и прекрасного, точно ангел, Пейре Видаля. Слушая песни которого, люди забывали собственные боли и обиды, хотелось любить и жить!

Теперь я хотел бы вернуться к новой жене моего господина, даме Беатрис. Наши благородные рыцари в один голос утверждают, что некрасивых женщин нет. Возможно, я не настолько рыцарь, чтобы признать Беатрис красавицей.

Маленькая, с детскими ямочками на румяных щечках и светлыми, точно солома, волосами, она не походила на тот идеал прекрасной возлюбленной, который из года в год прославляют наши лучшие трубадуры. Она совершенно не походила на своего воинственного брата. Позже я узнал, что у них разные матери – это многое объясняло.

Отчего-то так получилось, что буквально с первого дня эта девочка начала вызывать во мне любопытство и сочувствие, так, словно я должен был заступаться за нее – такую неопытную, запутавшуюся в политических сетях пташку.

Пухленькая, если не сказать толстая, я сразу же заметил, что, сидя за ломящимся от изысканных яств свадебным столом, она в буквальном смысле слова умирала от голода. Во всяком случае, было видно, как она жадно оглядывает стол, не смея прикоснуться к лежащим перед ней роскошным кускам оленины. Ее маленькие пальчики терзали лежащий перед нею хлеб, из которого она незаметно катала шарики и запихивала их себе в рот.

Я подозвал прислуживавшего мне оруженосца и, показав на невесту господина, попросил принести ей с другого конца стола рыбное блюдо, а также подвинуть поближе вареную кукурузу, которая недавно была завезена в Тулузу и пользовалась любовью наших дам, а также, блюдо с гроздями винограда.

Еще раньше я приметил, что почти половина из свиты Каркассонского сеньора были катарами, и мало кто из сидящих за столом ел мясо.

Увидев, что перед ней действительно рыба, девушка набросилась на нее, стараясь при этом не уронить своей чести и достоинства. Кусок за куском исчезал в ее розовом ротике, так что я невольно засмотрелся на это зрелище. Давно не видел, чтобы дама ела с таким волчьим аппетитом.

Как я узнал многим позже, Беатрис голодала уже двадцать дней, и, продержись она еще неделю, ее мечта исполнилась бы и она, толстая и некрасивая сестра великого Роже-Тайлефера, сбросила бы наконец не идущие ей светские одежды, облачившись в черную, свободную хламиду. Выбросила бы золотые заколки и, увенчав голову одной-единственной диадемой, ушла бы к «добрым людям», которым нет дела до красоты и знатности – они любят тебя такой, какая ты есть.

То есть так думала наивная Беатрис, поверившая в слово всесильного брата, что ежели она, толстая белобрысая корова, сумеет месяц продержаться без мяса и пирогов, он отпустит ее. Удивительно, как женщины падки на мужские обещания.

Когда Беатрис впервые услышала о том, что тулузский граф желает сочетать ее браком со своим старшим сыном, она в слезах пала к ногам брата, умоляя отпустить ее в общину катар в Сен-Жулиан, что аккурат возле Рокекурб. Но Роже только отхлестал ее по щекам и запер в светелке с одной-единственной служанкой, велев готовиться к свадьбе.