Шоколад - читать онлайн книгу. Автор: Джоанн Харрис cтр.№ 64

Женский вопль.

Она прижимается спиной к дальней стене. У двери громоздится мебель — туалетный столик, шкаф, стулья, но Мускату всё же удаётся пробраться через баррикаду. Тяжёлую железную кровать она не смогла сдвинуть с места, но матрас использует вместо щита, нагибаясь к лежащей рядом горке «снарядов». Да ведь она выдерживала его натиск на протяжении всей службы, изумляюсь я. Всюду видны следы борьбы: разбитое стекло на лестнице, зарубины на косяке, оставленные каким-то инструментом при попытке вскрыть запертую дверь спальни, журнальный столик, который Мускат использовал в качестве тарана. Он поворачивается ко мне, и на его лице я вижу отметины её ногтей. Рубашка на нём разорвана, нос вспух, на виске кровоточит дугообразная ссадина. На лестнице тоже кровь — капля, размазанное пятно, ручеёк. На дверной панели — отпечатки окровавленных ладоней.

— Мускат! — кричу я высоким срывающимся голосом. — Мускат!

Он тупо оборачивается на мой окрик. Его глаза похожи на иголочки в тесте. Арманда — дряхлый головорез в юбке — держит перед собой трость, словно меч. Стоя подле меня, она окликает Жозефину:

— Ты там цела, дорогая?

— Уберите его отсюда! Скажите, чтоб убирался прочь!

Мускат показывает мне окровавленные руки. Вид у него разъярённый и в то же время растерянный, измождённый, как у ребёнка, затесавшегося в драку взрослых парней.

— Видите, что я имею в виду, pere? — скулит он. — Я же вас предупреждал. Видите?

Арманда проталкивается мимо меня.

— Зря стараешься, Мускат. — Её голос, в отличие от моего, звучный и сильный, и я вынужден напомнить себе, что она старая и больная женщина. — Ты уже ничего не изменишь. Так что кончай дебоширить. Выпусти её.

Мускат плюнул в неё и очень удивился, когда Арманда с быстротой и точностью кобры незамедлительно ответила ему тем же. Он отёр лицо и взревел:

— Ах ты, старая…

Гийом шагнул вперёд, загораживая её собой. Его пёс залился пронзительным лаем. Забавное зрелище. Арманда со смехом обошла своих защитников.

— Не пытайся запугать меня, Поль-Мари! — гаркнула она. — Я помню тебя совсем сопляком, когда ты прятался в Мароде от своего пьяного папаши. С тех пор ты не сильно изменился. Разве что поздоровел немного, да ещё больше обезобразился. Прочь с дороги!

Ошеломлённый её натиском, Мускат отступил. Глянул на меня с мольбой.

— Pere. Скажите ей. — Глаза у него красные, будто он тёр их солью. — Вы же понимаете, о чём я, верно?

Я притворился, будто не слышу его. Между нами, между этим человеком и мной, нет ничего общего. Даже сравнивать нельзя. В нос мне бьёт его мерзкий запах — зловоние грязной рубашки, пивной перегар. Мускат взял меня за руку.

— Вы же понимаете, pere, — в отчаянии повторяет он. — Я ведь помог вам с цыганами. Помните? Я же вам помог.

Может, Арманда и теряет зрение, но, чёрт бы её побрал, видит всё. Всё. Её взгляд метнулся к моему лицу.

— Так, значит, ты его понимаешь? — Она вульгарно хохотнула. — Два сапога пара, кюре?

— Я не знаю, о чём ты говоришь, — сердито отвечаю я. — Ты пьян, как свинья.

— Но, pere… — Краснея и гримасничая от натуги, он силится подобрать нужные слова. — ...реге, вы же сами сказали…

— Я ничего не говорил, — возражаю я с каменным лицом.

Он вновь открыл рот, словно несчастная рыба на обнажившемся при отливе берегу Танна в летнюю пору.

— Ничего!

Арманда и Гийом уводят Жозефину. Поддерживаемая за плечи с обеих сторон старческими руками, она бросает на меня удивительно ясный, почти пугающий взгляд. Её лицо в грязных подтёках, ладони в крови, но в эту минуту она кажется мне волнующе красивой. Её глаза будто пронизывают меня насквозь. Я пытаюсь оправдаться перед ней, хочу сказать, что я не такой, как он, что я — священник, а не мужчина, человек совершенно иной породы, но и сам понимаю, что это нелепое объяснение, фактически ересь.

Наконец Арманда увела Жозефину, и я остался наедине с Мускатом. Он душит меня в горячих объятиях, слезами обжигая мне шею. В первую секунду я оторопел, смешался, погружаясь вместе с ним в пучину собственных далёких воспоминаний. Затем попытался высвободиться из его тисков. Поначалу вырывался мягко, потом стал отбиваться, в нарастающем исступлении колотя по его дряблому животу ладонями, кулаками, локтями… Он о чём-то умолял меня, а я, перекрывая его мольбы, визжал не своим голосом:

— Оставь меня, ублюдок, ты всё испортил, ты…

Франсис, прости, я…

— Pere…

— Всё испортил… всё… убирайся! — Кряхтя от напряжения, я с горем пополам сбросил с себя его мясистые потные руки и, охваченный бурной радостью — наконец-то свободен! — помчался вниз по лестнице, подвернув лодыжку на сбившемся коврике. Его стенания и вопли неслись мне вслед, словно плач брошенного ребёнка…

Позже, как и следовало, я побеседовал с Каро и Жоржем. С Мускатом разговаривать я не намерен. К тому же ходят слухи, что он уже покинул город — запихнул всё, что мог, в свой старенький автомобиль и уехал. Кафе закрыто. Только разбитое стекло в двери напоминает о том, что произошло там утром. С наступлением ночи я пришёл туда и долго стоял перед окном. Над Мародом простиралось холодное небо цвета зеленоватой сепии, лишь на горизонте тронутое единственной молочной нитью. С тёмной реки не доносилось ни звука.

Каро я сказал, что церковь не поддержит её кампанию против праздника шоколада. Я тоже не стану. Неужели она не понимает? Своим поступком Мускат дискредитировал весь городской совет. На этот раз он уж слишком распоясался, наделал слишком много шуму. Видели бы они его красное, обезображенное ненавистью и безумием лицо. Одно дело просто знать — знать втайне, — что мужчина бьёт свою жену. Но когда воочию видишь это зверство… Нет. Такого позора он не переживёт. Каро уже заявляет всем, что она давно раскусила его, давно распознала его истинную натуру. Надо же, так обмануться, так обмануться в человеке! Оправдывается, как может, стараясь отмежеваться от него. Я тоже. Мы слишком тесно с ним общались, говорю я ей. Использовали его в своих целях, когда в том возникала необходимость. Отныне следует держаться от него подальше. Чтобы не скомпрометировать себя. Про другое происшествие, с речными цыганами, я умолчал, но оно тоже нейдёт у меня из головы. Арманда что-то подозревает. И, имея против меня зуб, вполне способна поделиться своими подозрениями со всем городом. И тогда всплывёт тот — давний — случай, о котором никто уже не помнит. Кроме неё… Нет. Я беспомощен. Хуже того, теперь я должен примириться с праздником шоколада. Иначе пойдут разговоры, и, как знать, чем всё это может кончиться. Завтра я буду вынужден проповедовать терпимость, чтобы изменить настрой людей, повернуть вспять волну, которую поднял. Оставшиеся листовки я сожгу. Плакаты, предназначенные для распространения на всём протяжении от Ланскне до Монтобана, тоже уничтожу. У меня разрывается сердце, pere, но выхода нет. Скандал погубит меня.