— Я не понимаю. Ведь вас никто не может принудить…
— Я веду речь не о конкретных лицах, — резко перебила она меня. — Пусть Кюссонне сколько влезет талдычит об имплантации сетчатки, сканограммах, лазерной терапии и прочей ереси… — она не скрывала своего презрения к современной медицине, — фактов это не изменит. А правда состоит в том, что я скоро ослепну и предотвратить этот процесс не может никто.
Она сложила на груди руки, давая понять, что тема закрыта.
— Мне следовало раньше к нему обратиться, — добавила она без горечи. — Теперь процесс необратим, и зрение с каждым днём ухудшается. Ещё полгода я что-то смогу видеть — это самое большее, что он может мне обещать, — потом богадельня, хочу я того или нет, до самой смерти. — Она помолчала и проронила задумчиво, повторяя слова Рейно: — Глядишь, ещё лет десять проживу.
Я хотела возразить ей, намеревалась сказать, что ещё не всё потеряно, но передумала.
— И не смотри на меня так, девонька. — Арманда озорно подтолкнула меня локтём. — После шикарного обеда из пяти блюд тебе хочется кофе и ликёра, правильно? Ты ведь не станешь есть на десерт кашу, верно? Просто ради того, чтобы напихать в себя побольше?
— Арманда…
— Не перебивай. — Её глаза блестят. — Это я к тому говорю, что нужно знать, когда остановиться, Вианн. Нужно вовремя отодвинуть тарелку и попросить десерт. Через две недели мне будет восемьдесят один год…
— Но это всё равно ещё не возраст, — не сдержалась я. — Не могу поверить, что вы готовы вот так просто взять и сдаться.
Арманда посмотрела на меня.
— И всё же ты сама посоветовала Гийому не лишать Чарли последней капли уважения.
— Но вы же не собака! — сердито воскликнула я.
— Нет, — тихо ответила Арманда. — И у меня есть выбор.
Нью-Йорк — жестокий город. Зимой нестерпимо холодно, летом — невыносимо душно, всюду кричащая безвкусица. Через три месяца даже к шуму привыкаешь, перестаёшь замечать сливающийся воедино гул машин и людских голосов, обволакивающий город, словно дождь. Она переходила улицу, возвращаясь домой из кулинарии с пакетом в руках, в котором лежал наш обед. Я заметила её, когда она находилась на середине проезжей части, перехватила её взгляд, мельком глянула на рекламу сигарет «Мальборо» — мужчина на фоне красных гор — за её спиной… И вдруг увидела мчащееся на неё такси. Открыла рот, чтобы крикнуть, предупредить её. И оцепенела. Всего на секунду, на одну секунду. Этого было достаточно. От страха ли мой язык прирос к небу? Или просто все реакции организма замедляются при виде неминуемой опасности и мысль в мозгу формируется мучительно долго? Или меня парализовала надежда, та самая надежда, которая приходит, когда надеяться уже не на что и жизнь превращается в непрерывную медленную пытку самообманом?
Конечно, maman, конечно, мы доберёмся до Флориды. Обязательно доберёмся.
На её лице застыла улыбка, глаза неестественно яркие, сверкают, как искры салютов Четвёртого июля.
Что я буду делать, как буду без тебя?
Не волнуйся, maman. Мы прорвёмся. Обещаю. Доверься мне.
Рядом с мерцающей улыбкой на губах стоит Чёрный человек, и в эту нескончаемую секунду я понимаю, что на свете есть нечто более страшное, гораздо страшнее смерти. Потом оцепенение проходит, и я оглашаю улицу пронзительным криком, но моё предостережение запоздало. Она обращает ко мне растерянный взор, её губы складываются в улыбку — что, что такое, дорогая? — и мой вопль — то, что я прокричала вместо «maman», — потонул в визге тормозов.
«Флорида!» Похоже на женское имя. Это взвизгнула на всю улицу молодая женщина. Побросав покупки — охапку бакалейных продуктов, пакет молока, — она выскочила на дорогу с перекошенным лицом. «Флорида!» Будто так зовут немолодую женщину, умирающую на улице.
Она скончалась прежде, чем я успела к ней подбежать. Скончалась тихо и буднично, так что я едва ли не устыдилась своей излишне бурной реакции. И крупная женщина в розовом спортивном костюме утешала меня, обхватив своими толстыми мясистыми руками. А я на самом деле испытывала облегчение, и мои слёзы были слезами горькой жгучей радости оттого, что я наконец-то освободилась от бремени. Достигла финиша целой и невредимой или почти невредимой.
— Не плачь, — ласково сказала Арманда. — Разве не ты всегда утверждаешь, что самое главное на свете — счастье?
Я с удивлением обнаружила, что моё лицо мокро от слёз.
— К тому же мне нужна твоя помощь. — Всегда и во всём практичная, Арманда вытащила из кармана носовой платок и протянула его мне. Платок источал аромат лаванды. — Я на день рожденья хочу устроить вечеринку, — объявила она. — Идея Люка. Затраты — не вопрос. Тебя я попросила бы обеспечить меню.
— Что? — смешалась я от столь быстрых переходов от смерти к празднику и обратно.
— Моё последнее пиршество, — объяснила Арманда. — До этого буду принимать все лекарства, как пай-девочка. Даже чай этот вонючий буду пить. Хочу отпраздновать восемьдесят первый день рождения, Вианн, в кругу всех своих друзей. Бог свидетель, даже дочь свою глупую приглашу. Устроим твой праздник шоколада с шиком. А потом… — Она равнодушно пожала плечами. — Не каждому так везёт, — заметила Арманда. — Не каждому выпадает шанс всё спланировать, навести порядок в каждом углу. И вот ещё что… — Она остановила на мне пронизывающий взгляд. — Никому ни слова. Никому. Вмешательства я не потерплю. Это мой выбор, Вианн. Мой праздник. И я не желаю слышать плач и нытье на своём торжестве. Ясно?
Я кивнула.
— Обещаешь?
Я словно разговаривала с неугомонным ребёнком.
— Обещаю.
Её лицо вновь засияло от удовольствия, как всегда, когда она заводила речь о вкусной еде. Арманда потёрла руки.
— А теперь обсудим меню.
Глава 30
18 марта. Вторник
Вдвоём с Жозефиной мы трудились на кухне. Я всё больше молчала, и она не преминула высказать замечание по этому поводу. Мы уже наделали триста пасхальных упаковок с шоколадными конфетами — перевязанные лентами, они лежали аккуратными стопками в подвале, — но я планировала приготовить вдвое больше. Если удастся продать их все, прибыль будет солидная, и, глядишь, этой выручки хватит на то, чтобы мы осели здесь навсегда. Если нет… альтернативы я не допускала даже в мыслях, хотя флюгер на башне скрипел так, будто хохотал надо мной. Ру уже начал обустраивать для Анук комнату на чердаке. Праздник шоколада — рискованное предприятие, но нашими судьбами всегда повелевал риск. К тому же мы делаем всё возможное, чтобы наша затея увенчалась успехом. В Ажен и соседние города разослали афиши. Договорились, чтобы местное радио ежедневно сообщало о нашем празднике на пасхальной неделе. Будут цветы, игры, музыка, — несколько старых друзей Нарсисса организовали небольшой оркестр. Я беседовала с лоточниками, торгующими на рынке по четвергам, и они пообещали разбить на площади торговые палатки с безделушками и сувенирами. Дети под предводительством Анук и её приятелей будут искать пасхальное яйцо; каждый получит cornet-surprise. А в «Небесном миндале» мы установим огромную шоколадную статую Остары со снопом колосьев в одной руке и корзиной с яйцами в другой, которой будут лакомиться все участники празднества. До Пасхи меньше двух недель. Мы делаем порциями по пятьдесят штук миниатюрные шоколадки с ликёром, розочки, монетки в золотой оболочке, фиалковые помадки, шоколадные вишенки, миндальные рулетики и выкладываем их остывать на смазанные жиром противни. После начиняем этими сладостями аккуратно расщеплённые полые яйца и фигурки животных. В каждое гнездо из карамели с яйцами в твёрдой сахарной скорлупе сажаем хохлатую шоколадную курочку. Ряды пегих кроликов, начинённых позолоченным миндалём, ждут, когда их обернут в фольгу и разложат по коробочкам. По полкам шагают марципановые существа. Дом полнится запахами ванили, коньяка, карамелизованных яблок и горького шоколада.