Люблю, убью, умру - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Тронина cтр.№ 6

Андрей остался один на всем белом свете. Поначалу он ничего не понимал, оглушенный трагедией, не осознавал того, что отныне у него начинается совсем другая жизнь, что весь его прежний сказочный детский мир разрушен. Он даже не понял, как ему повезло, что он оказался в семье Померанцевых — людей замечательных, великодушных и талантливых. Кирилл Романович руководил театром, его жена, Мария Ивановна, вела домашнее хозяйство, старшая дочь училась в немецком университете, мечтая о славе Софьи Ковалевской, а младшая была еще гимназисткой, годом младше Андрея.

Когда Андрей попал в дом Померанцевых, младшей дочери, Евдокии, тоже не было дома — она гостила у тетки, в Одессе. Она приехала в Москву в середине февраля — именно тогда, когда Андрей потихоньку стал приходить в себя. Острая, почти нестерпимая боль еще не вполне отступила, но молодой, здоровый организм его уже начал выпутываться из тенет черной меланхолии.

Вот тогда и появилась Дуся Померанцева.

В субботу в передней звякнул колокольчик. Горничная Дуняша и старая нянька Агафоклея бросились наперегонки открывать; из своей комнаты, причитая и ахая, выскочила Мария Ивановна, пес Вертер принялся выть, а три сонные кошки — Аврора, Юнона и гордая персиянка Вампука — разом вытаращили глаза и бросились под диван.

«Что случилось? — подумал Андрей. — Ах да, кто-то должен сегодня приехать…»

Потом он услышал голоса — вскрикивающие, умиленные, восторженные, увещевающие, — и среди этого шума и гама, среди всей какофонии внезапно прорезалась какая-то новая, незнакомая нота. В передней еще долго возились, топали ногами, потом Дуняша побежала ставить самовар, в столовой стали накрывать на стол.

Сзади хлопнула дверь. Андрей обернулся и увидел невысокую тоненькую девочку, черноволосую, с румянцем до самых висков. Глаза у нее были темные, огромные, горевшие таким пронзительным светом, который бывает только у мадонн на картинах старых мастеров.

— Андрей? — вопросительно произнесла она. — Вы… нет, ты… ты теперь как брат мне!

Она хотела еще что-то сказать, но не смогла. Впрочем, он понял ее порыв — почти все, кто видел его после ужасной трагедии, произошедшей недавно, обращались к нему с подобным выражением на лице.

— Андрей, я для вас… я для тебя все что хочешь…

Она не выдержала, бросилась к нему на шею. Слегка нагнувшись, Андрей позволил себя обнять. Руки у нее были ледяные, а щеки горели точно огонь.

— Дуся? Очень ждали… я тоже рад.

В комнату заглянул Кирилл Романович:

— Познакомились, да? Ну и славненько! Дуняша, как там чай?

Дуся прошептала Андрею на ухо:

— Мы ведь будем дружить? Мы подружимся навсегда, до самой смерти… У меня есть Майн Рид и еще Фенимор Купер… Ты любишь про индейцев читать? Все мальчики любят!

— Люблю, — покорно сказал Андрей. Порыв девочки ничуть не покоробил его, даже более того — он печально умилился ее сочувствию и даже мысленно поклялся себе, что никогда и ничем не обидит ее.

Они пошли пить чай, Дуся рассказывала о своем путешествии к тетке, время от времени обращая к Андрею свой пронзительный взор, и он едва заметно улыбался в ответ.

Вечером, ложась спать, он впервые после смерти родителей вдруг ощутил себя если не счастливым, то по крайней мере не несчастным, словно лучик солнца, увиденный им перед закатом, остался в его сердце навсегда. «Это все Дуся, — подумал он, засыпая. — Дуся — хорошая…»

Прошлое медленно таяло вдали, делаясь призрачным, а Дуся становилась реальностью. Они очень подружились.

Иногда Померанцев брал Дусю и Андрея к себе в театр. В театре все было странно и не по-настоящему, пахло как-то необычно — гримом и пыльным занавесом, в полутемных закоулках за сценой прятались бутафорские колонны. Особенно интересны были репетиции, когда режиссер кричал на актеров, добиваясь достоверности в поведении.

— Ну, Дусенька, актрисой будешь? — не раз спрашивали ее в театре знакомые отца, на что она, надув щеки, отвечала туманно, что еще не решила.

Но в домашних спектаклях она играла, и играла очень мило, — у нее были способности к перевоплощению, и она даже умела плакать, если того требовала роль.

В начале лета Мария Ивановна увезла детей на дачу (у Померанцевых было небольшое имение под Москвой, называвшееся Березки), а глава семейства отправился на гастроли со своим театром.

В Березках имелись сад, оранжерея, неподалеку располагалось старинное кладбище, был также живописный пруд — словом, все условия для того, чтобы влюбиться.

На даче всегда находились толпы народа — соседи Померанцевых, приезжали знакомые из Москвы, какая-то дальняя родня… Бренчали на рояле, веселились, дети играли в индейцев и новомодный крокет, под который специально была отведена целая поляна. Ходили в лес за грибами и ягодами, молодежь устраивала пикники — аукали и кричали так, что в скором времени распугали птиц и прочую мелкую живность, которая в этих местах водилась.

Именно в то лето Андрей понял, что влюбился. Нет, даже не так — он с возрастающим ужасом и восторгом открыл для себя, что полюбил Дусю Померанцеву, дочь своих покровителей. Полюбил навсегда, до смертных мук, до полного забвения всего…

День, когда он признался ей, тоже навсегда запомнился ему.

В конце июня на даче появился художник Иван Самсонович Карасев — довольно известный, модный, который очаровал всех дачных дам. Он, как и любой гений, вел себя несколько капризно, много говорил и страдал от отсутствия темы.

— Дайте мне тему! — вздыхал он. — Я же не могу вдохновиться на пустом месте, мне непременно нужна тема!

— Нарисуйте лес, — говорили ему. — Нарисуйте наш пруд.

— Это все избито, затасканно! — капризничал Карасев. — Эти леса и пруды всем приелись, на любой выставке девяносто процентов картин — леса и пруды. Причем живописные до тошноты!

— Нарисуйте Дусю, — предложила тогда Мария Ивановна.

— Дусю? — пожал плечами художник. — Милое дитя, но почему именно ее…

И общество, которое собралось на веранде вокруг капризного гения, принялось придирчиво смотреть на Дусю, которая в это время бегала вокруг большой клумбы и ловила бабочек руками, совершенно не замечая того, что оказалась в центре внимания.

— А что? — сказал после некоторого раздумья Карасев. — Вы правы, Мария Ивановна, Дуся вполне дотягивает до темы. В ней есть что-то такое…

— Инфернальное, — неожиданно подсказал басом молодой кадет из соседей, до сих пор молчавший. Он ужасно хотел, чтобы все считали его взрослым и умным.

— Почему же инфернальное? — возмутился Карасев. — Наоборот, я вижу в Евдокии Кирилловне нечто совершенно противоположное…

Карасев заставил Дусю позировать ему каждое утро, ближе к полудню. Она распускала и расчесывала свои длинные волосы и в легком белом платье усаживалась посреди цветущего луга.