– Можно вас попросить, господин Русанов, чтобы вы хотя бы о
нашем сегодняшнем разговоре ей не разболтали, а? – сокрушенно проговорил Охтин.
– Вот такая у меня к вам дружеская просьба.
– Да вы что? – пробормотал Шурка, чувствуя, что бледнеет. –
Вы ее подозревать… подозревать ее вздумали?
– Успокойтесь, молодой человек, никто даму вашего сердца не
подозревает, и в мыслях такого нет, – прихлопнул ладонью Смольников, как бы
придавив этим жестом взрыв Шуркиного негодования. – Однако то, что в компании с
Мурзиком и Кандыбиным работает некая особа дамского пола, отрицать невозможно.
Вспомните – часть шифровок-объявлений была переписана женским почерком.
– А что, если именно девушка, которая заходила в дом на
Спасской, которая появилась потом в ночлежке и в Сормове?
– Спасительница ваша? – уточнил Смольников.
– Ну да! Все-таки она не зря в том доме мелькнула!
– Думаю, связь тут есть, – согласился Охтин. – Безусловно,
cherchez la femme! Ведь в объявлениях кое-где мелькала некая m-lle Pora. Меня
сразу ее имя зацепило: по-русски очень уж выразительно звучало это слово – пора
! Судя по всему, сия мамзель – одна из самых активных участниц шпионской
группы. Слово «пора» было, конечно, сигналом, особо разработанным для Мурзика и
означавшим, что потребуются действия особого порядка, чрезвычайные, так
сказать, меры… Мамзель Пора заявляла о себе трижды, то есть ее объявление
печаталось три раза, а спустя два дня после выхода газеты с ним в наших
оперативных сводках появлялись сообщения о необъяснимых убийствах. Одно из них
– убийство Кандыбина. По странному ли стечению обстоятельств или нарочно, но в
данном случае совпали адрес «беженки», ищущей работу, и место убийства. Видимо,
мамзель давала знать Мурзику, что именно здесь можно безнаказанно прикончить
Кандыбина: мало ли, потащился репортер в злачное место, для развлечения или за
делом, а тут его и… Мы пока не смогли выяснить, кто были две другие жертвы и
почему они уничтожены – то ли соучастники банды, прогневившие Мурзика и эту
самую Пора, то ли русские патриоты, чем-то им помешавшие. К слову, два дня
назад объявление снова напечатано. Значит, возможно, сегодня появится четвертая
жертва…
– Погодите! – ужаснулся Шурка. – Значит, подозрительные
объявления продолжают поступать? Но ведь Кандыбина уже нет в живых. Откуда ж
они берутся? Или у него есть сообщник в редакции?
– Да ведь объявления любой и каждый в контору «Листка» может
принести, совсем не обязательно… – начал было Охтин, однако тут за дверью
пронесся топот и в кабинет заглянул возбужденный, раскрасневшийся человек, по
виду похожий на подгулявшего мастерового.
– Извините великодушно, ваше превосходительство, –
задыхаясь, произнес он, – я ищу господина Охтина. Дозвольте к нему обратиться!
– Давайте, обращайтесь, Калистратов, – кивнул Смольников. –
Дело, надо думать, не для посторонних ушей? – Мужчина кивнул, глядя виновато. –
Тогда посекретничайте в коридоре.
Охтин вышел к Калистратову, но через минуту ввалился назад,
и глаза у него были… Лучше не смотреть в эти глаза!
– Не до секретов, ваше превосходительство! Только что на
Ивановском съезде найден труп актера Грачевского. Он шел к себе домой, на
Рождественку, но… Убит ножом в спину…
– Ножом! – так и вскинулся Смольников.
– Так точно, – с трудом выговорил Охтин. – Нож остался в
ране.
Шурка не мог ничего сказать, ни слова. Грачевский убит…
Только что он был у него в редакции, и вот уже…
– Тот самый, что ли, нож? – спросил Смольников.
– Так точно, – повторил Охтин. – С буквой «М» на рукояти.
– Таким образом, – сказал Смольников после паузы, – даже
если у нас оставались какие-то сомнения относительно появления Мурзика, теперь
они исчезли. И насчет объявлений мамзель Пора…
Охтин кивнул.
– Значит, так, Русанов, – сказал начальник сыскного
отделения, – приготовьтесь к тому, что на некоторое время вам почти не придется
оставаться одному. Домой вы не поедете, будете ночевать здесь. Пошлем агента за
необходимыми вещами и за едой. Колесников съездит, распорядитесь, Григорий
Алексеевич. А вы, Русанов, ни шагу за дверь без сопровождения! Понятно?
– Вы что? – вытаращился Шурка. – А работа?! И вообще… Я не
пойму, чего вы боитесь?
– На работу и «вообще» – только в компании охраны, –
железным голосом сказал Смольников. – А насчет того, чего я боюсь… Я боюсь и
ненавижу присутствовать на похоронах тех, кого хорошо знал и к кому испытываю,
с позволения сказать, глубокое душевное расположение. Боюсь и ненавижу!
* * *
Когда Марина вернулась от больного, Сяо-лю сообщила ей, что
приходил доктор Ждановский и просил кое-что передать. Звучало это так:
– Рызая доктора приходи, говори – посезавтра уезай буди.
Посезавтра!
– Послезавтра? – переспросила Марина. – Точно? Ты ничего не
перепутала? А то смотри мне!
Сяо-лю поглядела исподлобья: мадама Маринка в последнее
время стала такая злая, такая грубая… на Павлисика совсем не обращает внимания,
все время бегает по больным, приносит деньги, но на еду тратит мало, только
чтобы с голоду не умереть. Копит она деньги, а для чего? С Сяо-лю не
разговаривает, а рычит так, словно вот-вот ударит. Ее будто подменили с тех
пор, как она бегала на кладбище на свидания к доброму капитана, который убил
хунхуза… Сяо-лю как-то подсмотрела за хозяйкой и порадовалась ее счастью. Но
эти встречи не принесли счастья мадаме Маринке, нет, не принесли!
Иногда Сяо-лю казалось, что хозяйка задумала что-то
недоброе… Но что? И Сяо-лю так не нравился рыжий доктор, с которым у хозяйки
были какие-то дела. Он опасен, у него лицо предателя! Когда он приходил, у
Сяо-лю начинало сердце болеть от дурных предчувствий. Она подумала сейчас: не
надо было говорить мадаме Маринке, что передал доктор… Но нет, страшно
ослушаться!
Марина очень устала, но не позволила себе отдохнуть: сразу
собралась и пошла к Ждановскому. От ее дома до Артиллерийской было версты две,
а погода разошлась-разыгралась – начиналась метель, и ветер с Амура шел по
Тихменевской навстречу ей, как по трубе, бил снежной крупкой в лицо…
Марина шла, угрюмо нагнув голову, усталая, с тяжелыми
мыслями.