Хвак - читать онлайн книгу. Автор: О'Санчес cтр.№ 53

– Хозяин! Кремового мне, кувшин! А до того – имперского. Тоже кувшин! Ж-ж-живо! У-у… Э-э… Девки здесь! Гы-гы-гы-ы… Ну, наконец-то! Доброго, светлого тебе дня, ослепительная ик… красавица! Люб я тебе, али занята? Как звать-то тебя, ослепительная?

Высочайшая Малани с любопытством и не спеша осмотрела с головы до ног и обратно, с ног до головы, стоящую посреди зала нелепую жирную тушу в отвратительных обносках, улыбнулась милостиво и переспросила, повторив понравившееся слово:

– Ослепительная? Прекрасная мысль. Да хоть Малиной зови. Ты мне по сердцу, пухленький. Я свободна, и ты мне люб. Тебя мне надолго хватит.

Любой другой смертный, на месте Хвака, до смерти бы напугался одной только зловещей улыбки Высочайшей, даже ауры не чувствуя, даже смысла обещаний лютых не понимая, любой, но только не Хвак: хороша трактирная девка, что перед ним, хотя и двоится временами, пусть и тощевата на стати, но смотрится красиво и опрятно! И согласие дала без долгой торговли! Ух, хорошо жить на белом свете!!! Не скрипи, Джога!

– Хозяин! Кувшинчик самого сладкого подай красавице Малине! И это… малины в меду!.. На! Кругель! Сдачи не надобно!

Бродяга платил вперед, как платят, согласно своему обычаю (если платят), разбойники с большой дороги: дескать, загодя рассчитываюсь, а то мало ли, что там дальше ждет буйную голову? Ученые жрецы считают, что обычай сей разбойники прямиком переняли у сударей из рыцарского сословия, в подражание лихости, а также и благородству, которого у татей дорожных никогда ни крупицы не водилось, но которым они более всего на свете любили хвастаться! Может оно так, а может и иначе, как тут проверишь за давностью лет?..

Высочайшая Малани поняла, что этот гнусный жирный негодяй сейчас сядет за ее стол… Сие неприемлемо. Она повела бровью и воин Храма Фарени встал, нацепив на правую руку булатную рукавицу: бродягу надобно усмирить, но при этом оставить в живых. Ох, тяжко будет такую тушу к жертвенному камню подтягивать…

Хвак, узрев нежданного соперника за благосклонность трактирной красотки, выпучил пошире левый заплывший глаз и сунул вперед левым же кулаком. Фарени рухнул, громко стукнувшись затыльником шлема о твердый земляной пол. Упал и даже не охнул от боли, ибо сознание выскочило из него еще при ударе кулаком. Хвак наклонился, шатаясь, со второго раза поймал в растопыренную ладонь лодыжку поверженного воина, выпрямился и, чтя разбойничьи обычаи, подволок беспамятное тело к окну. Гром, треск разбитой слюды – и нету воина Фарени, выброшен наружу, как дохлый гхор! Избавившись от соперника, Хвак гордо подмигнул своей избраннице, двумя глотками ополовинил кувшин, что успел поставить на стойку расторопный хозяин… и побежал вдруг ко входу. Хвака заметно пошатывало на бегу, однако ноги его не спотыкались и не подгибались, а рука безошибочно нашарила и высвободила секиру с пояса.

Разъяренный Фарени отнюдь не зря снискал себе славу самого лучшего воина Храма богини Уманы: он успел придти в себя, заклятьем восстановить потрясенный разум, вторым заклятьем подкрепил кольчугу, которую не снимал за все время похода ни разу, даже во сне. В обеих руках меч, в сердце ледяное бешенство – повелительница простит и ослушание воина своего, и немедленную смерть этого ублюдка! Убийство в трактирном зале? – Все законы за него, а Высочайшая поймет!

Хвак встретил воина храма в дверях: он высунулся из-за угла и обухом секиры в лоб остановил его навсегда: Фарени скончался на месте и без мучений, но пьяный Хвак этого даже и не понял, ибо убивать не собирался и бил едва ли в четверть силы. Вдобавок, глаза ему застилала внезапная влюбленность к этой… как ее…

– М-малина, душа моя! После вино и сласти, пойдем! Пойдем наверх!

Заклинания, взвизги и проклятия, одно другого страшнее и сильнее, сыпались на Хвака, но тот лишь пьяно всхохатывал в ответ, и вот уже высочайшая Малани бессильной овцой перекинута через плечо, вот уже Хвак заорал песню и двинулся по лестнице, на верхний повет… В комнаты!.. С задорным припевом на жирных губах! Не глядя, левою рукой, он вырвал кинжал из тонких пальцев, как до этого хлыст, шлепнул по заднице девку, ставшей отчего-то норовистой и визгливой…

– Да заплачу я, не обману!.. Ик!.. Кругель дам! Чего тебе, Джога?

– Слышь, Хвак, о! Она тебя тоже смертным проклятьем пропечатала! Это шестое. Да пресильным, ха-ха-ха! Вот, умора! Только ты, слышь, повелитель, все равно не упускай! – Не отпущу, Джога, не боись!.. Потому как… уговор… ы-хы-хы-хы… дороже денег! Это… Малина… кругель дам, не ерепенься, поздно, коли согласилась! А первый хахель пусть подождет, пусть уже после меня…

Высочайшая Малани брела по дороге, не видя ничего вокруг, не слыша ничего вокруг, не понимая ничего вокруг, ибо разум ее смешался. У нее даже не хватило воли, смелости и силы убить храпящего Хвака, потому что отныне больше не было смысла в ярости, в мести, в желании жить… Отныне она никто, ибо утратила право быть Святейшей, быть Высочайшей, быть Преподобной… быть жрицей, ибо этот… И даже смертное проклятье не смяло его… А она жива, она никто, она никому, никогда ни для чего не нужна…

Достопочтенная Зорда заколола себя кинжалом, не в силах снести позора своей повелительницы и крушение всех надежд, а она жива, она никто, она никому и ни для чего не нужна… Ее зовут… Малина… Она ненавидит… людей… ненавидит… мужчин… Малина… Сумасшедшая Малина…

Сторожевое заклинание вдоль плетня вдруг рассыпалось в невидимый прах, и дети на телегах остались одни! И нет больше ни черной зловещей Зорды, ни превеликого ужаса, исходящего от… той… Бабы, столпившиеся у ограды, вдруг каким-то внутренним, грудным, чутьем осознали, что преграды ушли, что малыши более ничья не собственность, что маленькие они… и напуганные, и грязные, и голодные… Бабы завыли в голос, и не сговариваясь, бросились к телегам. Хватали, не разбирая – девочка ли, мальчик – кто поближе к рукам оказался. Похватали и разбежались по домам, трепеща от ужаса и в полной решимости пригреть, вынянчить, уберечь… Да, так оно и было в тот жаркий летний день непонятно какого года! Каждая бежала к себе домой и каждая помнила старинные предания, каждая понимала, что, быть может, именно она из всей дюжины и несет на своей груди, вместе с маленьким дрожащим тельцем, вцепившемся в нежданную спасительницу, будущие беды и черные несчастья, себе и всей своей семье.

Бродяге всюду жить вольготно, ибо ему не надобно содержать семью и дом, некому служить ради хлеба насущного, соблюдая изо дня в день присягу верности, не о ком заботиться, кроме как о себе самом: знай себе топчи дорогу в любую сторону, куда глаза поглядели и ноги повели, всюду тебе отыщется кров, еда, ночлег, добрые собеседники… Если конечно, денежки у тебя найдутся, дабы заплатить за все эти удовольствия скромной жизни… А Хвак почти всегда при деньгах: или возьмется помогать кому из попутчиков, торговых людей, караван в дороге охраняя, или наоборот – встречных выдоит… А иной раз и Джога подскажет насчет клада. Бывало, и не раз такое случалось, в отрытом ничейном схроне богатств лежало – ух! – на тысячу лет безбедной жизни, да только Хваку не о том мечталось, чтобы на месте сиднем сидеть, да свалившееся на шею богатство тихо проедать…