Ад закрыт. Все ушли на фронт - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Буровский cтр.№ 54

– Борман прагматик? Не особенно приятный, но прагматик? При нем все должно быть много лучше?

– Я уже оценил ваш метод, Петер… Я боюсь отвечать утвердительно…

– Правильно делаете… – заулыбался Петя. Он уже знал ответ и чувствовал себя довольно уверенно. – Потому что в таких режимах, как национал-социализм, все плохо. В одну сторону пойдешь, перегнешь с воплощением в жизнь кабинетных идей – начнутся массовые репрессии, террор, и в конечном счете общество сваливается в кровавый хаос, гражданскую войну и распад. Перегнешь палку в другую сторону, создашь гибкое, прагматичное государство – неизбежна, в конечном счете, дико затянувшаяся война со всем миром.

– Почему затянувшаяся?

– Потому, – ответил за Петю фон Берлихинген. – Потому, что ни с Россией, ни с англосаксами блицкриг совершенно невозможен. Англосаксы сильны флотом и авиацией. Россия… Фронт будет расходиться, как воронка, никаких сил не хватит. А проиграть войну на востоке трудно, потому что русские очень уж не любят правления коммунистов… Сладчайший Фюрер никогда не сумел бы использовать русских солдат, чтобы пополнять ими ряды вермахта. Он бы не смог это сделать из-за своей фанатической упертости! Но Мартин Борман – он же прагматик, он сможет. В результате события на Востоке и затянутся. Все верно?

– Да… Но давайте посмотрим, как именно.

Петя махнул рукой, из темно-серого тумана сложились изломанные, рваные линии окопов. Линии уходили чуть ли не за горизонт, рассекали бесконечную равнину: поля, перелески, луга. Линии окопов с колючей проволокой перед ними, с валом, останавливались около речек; тут серели бетонные укрытия, ощетинившиеся стволами. Впрочем, никто не стрелял – ни из этой линии окопов, ни из другой, тянувшейся параллельно, в полукилометре от нацистской.

В окопах и у костров позади линии окопов сидели небрежно одетые люди; шинели у них были подпоясаны то ремнями, то веревками. Судя по заострившимся чертам лиц с сильно торчащими носами, по тому, как кожа обтягивала скулы, видно было – эти люди давно голодают. У одного костра пожилой солдат рассказывал, как до войны копал и сразу варил молодую картошку на своей ферме. Остальные жадно слушали, сглатывая голодную слюну.

У другого костра спорили, идти сегодня к «мадам Глаша», или черт с ними, пусть сегодня русские в этот день как ходили, так пусть и ходят. А то сами русские вечно нарушают очередность. Солдаты спорили, сидя на бревнах или прямо на потеющей влагой осенней земле, били вшей в отворотах драненьких шинелей. Прошел офицер, положив руку на рукоять нагана. Никто не встал, никто не отдавал ему честь. Солдаты недобро зыркнули в его сторону, и все. Офицер выглядел посытее, получше одетым, и с ним шли трое, тоже покрепче, посытей, держа автоматы наготове. Видно было – никакой веры солдатам у отца-командира нет в помине, по собственным позициям ему приходится ходить с прикормленными солдатами-охраной.

– Это осень сорок пятого года, – уточнил Петя. – К весне сорок шестого все сделается еще более печально. А вот и вы, почтенные генералы вермахта, в эту достопамятную осень.

Перед зрителями предстала не особенно опрятная землянка, в которой пьяные фон Браухич и фон Манштейн в расстегнутых мундирах шлепали по деревянному столу картами: кто сорвет «очко», выпивает грамм тридцать мерзкого местного самогона, на донышке мятой железной кружки. Прикормленные ординарцы, еще какие-то нетрезвые люди валялись на полу перед гудящей, стреляющей искрами печкой, тоже разливали жалкие бульки самогона.

Ввалился Гальдер; нежно, как ребенка, нес он флягу мутной жидкости, литров на пять. Его появление встречено было восторженным гулом, криками «Хурра!», оживлением. Некоторые валявшиеся на земле, в позе морской звезды, даже начали подниматься навстречу.

– Между прочим, одну такую же флягу мне пришлось отдать солдатам! – заорал Гальдер. – Вашим танкистам, Вальтер фон Браухич! Совершенно распоясались ваши танкисты, черт побери небеса!

Лица смотрящих на все это безобразие приобрели совершенно неописуемое выражение.

– А на Западе будет вот так…

Перед зрителями возникла унылая улица Берлина – полуразрушенная бомбежками, чудовищно обшарпанная, голая. Деревья повалены – если и бомбежкой, то все равно древесину тут же утащили на дрова. Спотыкаясь, по улице бежал мальчик лет двенадцати, тащил на руках тощего котенка. За мальчиком бежали еще двое, орали, что надо делиться. Мальчик бежал, спасая от конкурентов добычу. Котенок смотрел из-под руки удачливого охотника тоскливыми огромными глазами.

– Во Франции то же самое, – произнес Петя. – Там тоже уже все сожрали, еда осталась только для партийных функционеров…

Впрочем, и в бункере Бормана не жировали: Борман ел брюкву с роскошного фаянсового блюда. Было видно, что и он голоден, руки дрожат – не так много брюквы лежало на блюде.

– Прагматизм в действии… – задумчиво произнес Канарис. Он вообще очень задумался, ушел в себя.

– А Британия? – отрывисто спросил фон Треска.

– Высадиться не удастся… Флоты уничтожат друг друга. Осенью сорок пятого Лондон будет сметен атомной бомбой…

При этих словах все увидели качающийся над руинами Лондона, над заваливающимся внутрь самого себя Тауэром страшный клубящийся «грибок». Сцену, уже хорошо знакомую Пете, на этот раз смотрели до конца.

– И не будет ответа?! – отрывисто выдохнул Канарис.

– Еще как будет. Осенью сорок шестого Берлин тоже будет сметен атомной бомбой. Одно хорошо – к тому времени там останется не так много людей. Кто умрет, а кто сбежит в деревню.

Атомный гриб качался, грохотал уже над Берлином.

Фон Канинхенлох вскочил с перекошенным лицом.

– Это ваша идиотская политика, Вильгельм! – заорал он, тыкая в Канариса. – Это из-за вас Германия вымрет от голода, пока наши героические солдаты будут умирать за отечество!..

Тут он поперхнулся: видимо, вспомнил сцены жизни Восточного фронта.

– Вам больше нравится охота за ведьмами? – вежливо осведомился Канарис. – Гражданская война во всей красе? Или вас очень обрадует, когда туркмены изнасилуют вашу дочь?

Скрипя зубами от бешенства, фон Канинхенлох схватил пишущую машинку. Занеся обеими руками немалую тяжесть, он с силой запустил ее в Канариса. Встающего Канариса смело в сторону, грохот получился грандиозный. На Альбрехта фон Канинхенлоха навалились, он оскаленно отбивался, стараясь пробиться к Канарису.

– Вот вы гражданскую войну и начали! – провозгласил Вильгельм Канарис, подымаясь. Разбрызгивая кровь, он потряс разбитым лицом. – Уже здесь и сейчас начали, социалисты хреновы! Что ж дальше-то будет?!

– Голубчики… Голубчики… – позвал Эрик фон Берлихинген. – Немедленно прекратите этот грохот! И прекратите воевать друг с другом, тут везде только друзья.

Вроде бы мягко, человечно говорил фон Берлихинген, но добавил-то он со сталью в голосе:

– Не принуждайте меня идти на крайние меры.