Все еще хватая ртом воздух после долгого бега, парень начал объяснять:
— Мастер… мастер Лариус, вулкан… он пробудился…
— Я понял. И не только вулкан.
— Да… там… в подвале…
— У меня есть чертежи. — Лариус указал на лежащую на столе тетрадь. — Иди, собирай братьев. Берите кирки, ломы, лопаты, будем искать вход. Я сейчас спущусь.
Несколько раз моргнув расширенными от страха глазами, парень кивнул и побежал по коридору к лестнице. Лариус проводил его взглядом, потом вернулся к столу, насвистывая мотивчик, названия которого вспомнить не мог.
За окном раздался оглушительный грохот, и вся цитадель ощутимо содрогнулась — от основания до шпилей самых высоких башен. Извержение начиналось.
Что ж, ради такого стоило проторчать в этой проклятой дыре три десятка лет.
Глава V
Огонь
Вблизи клыки каменной обезьяны оказались меньше, чем выглядели с противоположного конца моста — как раз в рост Рихарда. Проходя между ними, он расставил руки и коснулся пальцами каменной поверхности. Она была теплой, шершавой и совершенно реальной. Как и рокот барабанов, поднимающийся навстречу из обезьяньего зева.
— Они приветствуют тебя, — сказал орк. — Славят великого героя.
— Меня? — усмехнулся Рихард. — Во мне нет ничего великого. Я просто схлопотал несколько стрел и потому оказался здесь.
— Ты не прав, рыцарь. Вспомни свои сны.
— Они не имеют ничего общего с этим.
— Враги пытались достать тебя. Но мы успели раньше. Только и всего.
Они углублялись в пещеру, спускаясь все ниже по пологому склону «пищевода» гигантского каменного существа. Гладкие своды постепенно расширялись, отсветы пламени на стенах становились ярче, а гулкий, тяжелый ритм, призывно пульсирующий внизу, — громче. Вскоре он заполнил собой все вокруг, заглушил шаги, сделал невозможными разговоры. Простой, но захватывающий музыкальный рисунок отзывался во всем теле, проникал в сердце, заставляя его биться в такт, ускорял движение крови по венам, вызывал в сознании отчетливые образы: десятки зеленокожих великанов, танцующих вокруг огромного костра на поляне посреди погруженных во мрак джунглей, мощные кулаки, сжимающие пики с человеческими черепами на каменных остриях, черные в лунном свете полосы на задранных к небу клыкастых мордах.
Рихард знал, что орки не брезговали человеческим мясом. По крайней мере, так говорили наставники в Ордене: до того как пятьдесят лет назад заключили перемирие, степняки нередко съедали пленных, захваченных во время набегов. Это вполне могло оказаться правдой. С самого детства, с тех вечеров, когда мать, отправляя близнецов в кровать, грозилась позвать орков, они оставались для Рихарда и Вольфганга просто пугалом, некой нереальной, далекой угрозой вроде старческого слабоумия, до которого доживает лишь один из сотни мужчин. Но теперь Рихард спускается в священную пещеру орков, находящуюся в самом центре джунглей Ру-Аркха, а следом идет зеленокожий, которому он почему-то безоговорочно доверяет, и ведет его в чертоги великого бога войны. Сильнее всего в происходящем удивляло собственное спокойствие.
Он попытался спросить о людоедстве, однако не услышал собственного голоса за шумом барабанов. Сейчас они звучали совсем близко: в общем потоке уже стало возможно различить небольшие расхождения с основным ритмом. Кто-то чуть запаздывал, кто-то, наоборот, слегка забегал вперед, кто-то, полностью поглощенный игрой, обогащал рисунок спонтанными узорами. Рихард никогда не слышал ничего подобного. Эта примитивная, невероятно простая музыка, казалось, была полнее и насыщеннее сочинений любых известных ему композиторов, забиралась в душу на глубину, недоступную даже Королевскому оркестру, на выступлении которого он был несколько раз, или орденскому Хору, чьи песнопения он посещал постоянно, и будила там истину, усыпленную долгими годами воспитания и службы.
— Это привратники, — сказал его провожатый. Грохот заглушил слова, но Рихард все же услышал их, уловил не звуки, но смысл. — Величайшие шаманы наших племен. Каждый из них играет на барабане, обтянутом его кожей. Такие инструменты безоговорочно подчиняются своим владельцам, не позволяют им сбиваться с ритма.
Рихард содрогнулся. Он приближался к сердцу мира мертвых, здесь действовали иные законы, и обычное человеческое отвращение попросту не имело права на существование.
— Они сами их обтягивали? — спросил он, и на этот раз орк услышал вопрос.
— Нет, — пояснил тот. — Когда шаман умирает, его кожа используется для барабана. Потом их хоронят вместе.
— Вы же не хороните умерших.
— Павших, — поправил провожатый. — Погибший на поле боя не нуждается в погребении. А шаманов мы сжигаем. Иначе их души не найдут сюда дороги.
Он помолчал и добавил:
— Они не любят чужаков.
Рихард не нашелся, что сказать. Да и не было нужды в словах — они вышли в большую пещеру, где возникал ритм. Огромные костры горели на высоких пирамидах, сложенных из грубо отесанных каменных блоков, разгоняли оранжевым светом густую, плотную тьму, разбрасывали по стенам тени, непрерывно извивающиеся в сложном, противоестественном танце. Из чадной черноты, в которой тонул потолок пещеры, ужасными сталактитами спускались связки белых костей и черепов. Рыцарю хватило одного взгляда, чтобы различить среди них и человеческие. Но отнюдь не это произвело на него самое жуткое впечатление.
На ступенях пирамид сидели музыканты. Массивные, сгорбленные фигуры, безликие, бесформенные: их полностью скрывали накидки и маски из козьих шкур, украшенные множеством звериных рогов, когтей и пестрых перьев. Некоторые маски были сплошными, без прорезей, на других прорези стягивались грубыми стежками, и лишь у немногих сквозь неровные дыры в шкурах виднелись налитые кровью белки закатившихся глаз или кривые желтые клыки.
Ладони и заскорузлые пальцы беспрестанно опускались на мембраны высоких деревянных барабанов, наполняя полумрак пещеры тяжелым гулом ударов. Эхо билось в стены, отражалось от колышущихся в такт теней, вырывалось сквозь широкий проем в коридор, ведущий к каменной пасти.
Когда Рихард вошел, шаманы сидели совершенно неподвижно: их можно было бы принять за своеобразные украшения пирамид, покрытые шкурами статуи, если бы не стучащие руки. Но стоило ему сделать пару шагов в глубь зала, как фигуры зашевелились, беспокойно, беспорядочно, словно разбуженные посреди глубокого сна. Ритм резко ускорился, самозабвенный пафос сменился тревожностью, затем угрозой. Рыцарь чувствовал это так же ясно, словно имел возможность смотреть в зубастые лица привратников. В любую секунду его запросто могла постичь участь несчастных, пытавшихся пройти здесь раньше и наполнивших своими костями узлы, свисающие с потолка. Развернуться и побежать назад не давало только странное ощущение всемогущества, бессмысленный, но непобедимый кураж, ведомый лишь истинным героям, являющийся на самом пороге гибели.