Ошибка "2012". Мизер вчерную - читать онлайн книгу. Автор: Мария Семенова, Феликс Разумовский cтр.№ 47

«Великая Стена» тем временем форсировала ручей, кое-как одолела горку и въехала в маленькую, всего дюжины две бревенчатых хижин, заброшенную деревню. Бурьян, тишина, просевшие крыши… Вот она, загадочная Россия. Негров своих нету, а Гарлем есть.

— Всё, приехали. — Тигр загнал машину в проулок и осветил фарами давно сгнивший забор. — Дальше ножками.

По узенькой, почти не существующей тропке среди дремучей крапивы, мимо провалившихся погребов, где (Мамба вздохнула) небось выстаивались когда-то знаменитые «русские сливки», мимо вросших в землю, кренящихся стен… Пещёрка казалась отсюда центром мира, оплотом цивилизации. Почти Парижем.

— Ну вот, пришли, — сказал Тигр на самом краю деревни, куда подступал дремучий еловый лес. — Нам сюда. — И пальцем указал на древний, ничем не примечательный дом.

Просвечивающие рёбра стропил, одичавшие яблони, рядом обветшалая кузня, огонь в которой, чувствуется, не разводили уже давно.

Казалось, само время здесь остановилось. И загнило без движения.

Однако первое впечатление оказалось обманчивым. Стоило Тигру и Мамбе войти в распахнутые ворота, как всё вокруг чудесным образом переменилось. Куда подевались бурьян, запустение, нищета?.. Повеяло ароматом цветов, под ноги легла песчаная дорожка, а из-за подстриженных кустов полилось незнакомое, но сладкозвучное, в стиле ретро:

В парке Чаир распускаются розы,

В парке Чаир расцветает миндаль,

Снятся твои золотистые косы,

Снится весёлая звонкая даль… [121]

— Эх! — неожиданно притопнул вышитой туфлей Тигр и очень изящно подал руку Мамбе, слегка обалдевшей от подобной галантности. — Как говорят русские, песня строить и жить помогает… Прошу.

В конце аллеи просматривалось здание из белого кирпича. Не Версальский дворец, но по крайней мере добротное и ухоженное строение. Даже с поползновением на стилизацию под античность. На первый взгляд его окна показались Мамбе узковатыми, но она напомнила себе, какой здесь был климат. Далеко не Майами.

— Похоже, мы вовремя, без трёх минут полночь. — Китаец посмотрел на часы, украдкой перевёл дух и потянул Мамбу внутрь, в просторное фойе. — Говорят, после третьего звонка здесь не пускают…

Пока она озиралась в тёмно-красном фойе, вызывавшем воспоминания о кинотеатрах времён «сухого закона», раздался подземный гул, от которого зазвенели хрусталики в массивной люстре и входная дверь с грохотом захлопнулась. Похоже, впускать опоздавших здесь в самом деле было не принято.

«Что с них взять. Тоталитаризм…»

Люстра начала стремительно меркнуть.

— Быстрей, быстрей! — Тигр торопливым шагом повёл Мамбу к портьере, они с головой нырнули в тёмный кинозал и, найдя свободные места с краю, уставились на экран.

Какие стереоскопические очки, какое «3D»?! На зрителей в цвете, в объёме, с полифонией запахов обрушилась самая что ни есть реальная жизнь.

…Злобно стучали топоры, вгрызаясь в древесную плоть, и древние дубы Священной Рощи Силы падали, словно воины, раскидывая руки ветвей. Они стояли насмерть, дружно держа строй, им было не дано покинуть поле своей последней битвы. Топорам вторили зубила и молотки — это люди в капюшонах спешили надругаться над изваяниями Тех, в Ком они больше не признавали Богов.

Убогие, озлобленные, утратившие Знание, они были бессильны перед каменными исполинами и только и могли, что уродовать Их лики. Правда, сами себя эти люди называли гордо — сынами и дочерьми новой веры, и эта вера сулила им отпущение всех грехов. Скорбно взирали Боги на вырубленную рощу, на истоптанные святыни, на чадные костры, в пламени которых лопались вещие струны, умирали Жезлы Силы.

А люди в капюшонах исступлённо размахивали рукавами, подгоняя зловонный дым, любезный их небу, кружились в экстатической пляске, пели что-то своё…

Только один нововер молча и задумчиво стоял возле ряда каменных плит и по-птичьи кивал головой в капюшоне. К самому крайнему камню был прикован цепями голый человек. Его лица нельзя было разглядеть за длинными волосами, слипшимися от пота, только торчала густая всклокоченная борода. Казалось, плоская плита была установлена над выходом самородного огня. И ноздреватый гранит, и железные цепи рдели огненно-багровым свечением. Это был цвет мук и смерти, однако распятый человек ещё жил. Он судорожно выгибался, что-то бешено кричал, бился головой и пятками о своё жуткое ложе… Вот нечаянное движение отвело спутанные пряди, стал видел вывернутый в крике рот, и во тьме кинозала изумлённо прошептали:

— Гляди-ка, Гавря, это же Туз!

— Правда твоя, Геныч, Туз в натуре, — ответили ему.

На них зашикали, и Гавря с Генычем умолкли, зато персонаж, стоявший возле плиты, наконец подал голос.

— Давай, Волхв, кричи, громче кричи, — проговорил он с издёвкой. — Тебя уже никто не услышит. Ты последний. — Он довольно хмыкнул и указал рукой на пустые плиты. — Все ваши ушли, не оставив по себе даже пепла. Ты самый сильный, счастливец, ты пережил всех. Но минует восход, может, два, и твоя Сила тоже иссякнет. И тогда мой огонь пожрёт твою плоть, а я заберу твою душу. Да-да, Волхв, хоть ты и Неприкасаемый, я её заберу. И всё. Твой Путь закончится тупиком. Глупо, бесславно и бесполезно. И как тебе такое будущее, Волхв?

— Заткнись, тварь! — задрожал от ненависти распятый. — Ты ещё не знаешь своего собственного пути. Свод предначертанного неисповедим…

Он корчился, голос прерывался, в груди страшно хрипело. Провалившиеся глаза казались незрячими.

— Свод!.. — усмехнулся названный тварью и поправил капюшон. — Не разочаровывай меня, Волхв. Я, право, был о тебе лучшего мнения… Да посмотри же вокруг! — Он кивнул на толпы безумных, чьи молотки превращали священные изображения в обычные, тронутые эрозией скалы. — Признайся самому себе честно: мы победили. А раз так, к чему упрямство? Или ты из тех, кто наслаждается муками?.. Смотри, — он повёл рукой, и плита, вопреки всем вещным законам, послушно остыла, — ведь как хорошо! Солнце, жизнь, ветер… Не надумал поговорить?

— А душа есть у тебя, тварь? — Распятый застонал, с облегчением вытянулся, пытаясь насладиться передышкой. — Чего ты от меня хочешь?

Избавление от страданий оказалось едва ли не хуже самой казни. Глаза человека норовили закрыться, он уже не говорил, а шептал — чувствовалось, его силы были на исходе.

— Не притворяйся глупцом, Волхв, — расхохотался мучитель. — Ты знаешь, чего я хочу. Впусти в себя мою сущность, повинуйся моей воле, слушайся моего голоса… Ну что, — наклонился он, — ты готов сделаться пеплом?

Наступила внезапная тишина, погасший экран стал белым призрачным прямоугольником. Зато в кинозале вспыхнули огни, ярко осветилась сцена, и присутствующие невольно ахнули — на рояле навзничь лежал Туз, словно сошедший со своего каменного ложа. Всё такой же голый и бородатый, правда без цепей, удерживаемый на крышке инструмента неведомой силой. Его лицо было почти таким же белым, как и рояль.