По следу саламандры - читать онлайн книгу. Автор: Глеб Сердитый, Александр Бирюков cтр.№ 77

Возможно, репортеры всех миров и измерении одинаковы. Их различают только степень лживости и коэффициент добросовестности, импульс пронырливости и способность досаждать.

Возможно, во всех мирах и измерениях они задают одни и те же нескромные вопросы всем кумирам. Если в одном мире эти вопросы противоречат морали, а в другом Традиции, то звучат, по сути, одинаково.

Однако не в каждом измерении отыщется кумир, способный отвечать на вопросы так, как это делала Грея.

На вопрос о детях она ответила: «Я сама себе любимая дочка!»

И тысячи сердец, слышавших это и видевших взмах ресниц, дали сбой и забились чаще.

Женщина, которая если не отвергает материнство, но позволяет себе иронизировать по этому поводу — порочна. И тем самым лишь более привлекательна.

На вопрос о любви она заявила, что не знает такого чувства и даже сомневается, верно ли поняла вопрос.

Женщина, которая есть средоточие страсти и нежности, которая источник, и конечная цель, и вновь источник любви, вызывает бурю эмоций, если говорит, что не знает этого чувства. И каждый мужчина в глубине души мнит себя тем единственным, кто сможет разбудить ее, обратить и осчастливить.

О да! В жестокую игру играла Грея.

На пожелание прояснить столь двусмысленный ответ она невинно улыбнулась и сказала: «О, если бы я только дала вам шанс!»

Тысячи сердец провалились в холодные и сырые бездны.

На вопрос о главной теме ее творчества она ответила: «У меня есть лекарство, но я не знаю, что оно излечивает? Я даю его всем желающим понемногу и жду, что же будет».

«Любая девушка может быть обворожительной, — сказала она пятнадцать лет назад. — Все что нужно — это красиво стоять и выглядеть глупышкой».

С тех пор она не изменилась. Та же танцующая походка вприпрыжку по кромке сцены. Тот же завораживающий голос, в котором всегда найдется пара нот выше, когда кажется, что предел уже достигнут, и всегда обнаруживается бархатное одуряющее придыхание в конце спетой огромной фразы, когда уже, кажется, нет и не может быть воздуха в легких.

Те же лучистые глаза, в которых непобедимая радость познания мира соседствует с недоумением ребенка, которого предали впервые в жизни.

И конечно же, конечно же, конечно же то же вызывающее пристрастие к наготе на сцене, и то же необъяснимое неприступное целомудрие в миру.

Говорят, кто–то выиграл сотню аникорнов, угадав, какой предмет туалета она скинет с себя следующим. Но как бы то ни было, к концу третьей песни она оказывалась голой или почти голой, а на четвертую выходила в новом наряде.

О, эти ее скандально дорогие наряды продавались с торгов за безумные суммы. Она не надевала один туалет больше чем на три песни!

Тридцать зодиаков назад она стояла на сцене, раскинув руки…

На ней были черные лаковые сапожки с медальонами накладного серебра и кроваво–красный шейный платок с узелком на яремной вене. Она впитывала обожание всеми порами обнаженной кожи. Слеза катилась.

— Именем ангела Последнего Дня! — прошептала она.

Ближе к ночи лекарь, вышедший из ее гримерной, диагностировал нервное расстройство на основе комплекса уродства.

«Она считает себя калекой. — бормотал он, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. — Но это противно всякому здравому разумению.. Она — совершенство!»

Увы, сам доктор в этот миг выглядел как помутившийся умом.

То было тридцать зодиаков назад. С тех пор она не изменилась. Она вновь поет о кукле Смерти, и зал подпевает безмолвно — одними губами, словно тысячи людей шепчут одну молитву, и этот же зал ревет, как Дикая Охота, едва она смолкает.

«Я — урод. Жизнь — гниение. Мой последний герой — могильный червь», — эти слова принадлежат Хэди Грее Хелен Дориане женщине–празднику, женщине–приключению, ангельским голосом поющей адские песни на божественную музыку.

Принято считать, что красота и ум — понятия несовместимые.

Это придумали некрасивые кретины, но это убеждение оказалось удобным.

Трудно поверить, что в годы Восточной войны эта блистательная красавица изобрела сигнальное устройство, с помощью которого обеспечивалась секретность военной связи.

Вообще судьба ее удивительна. Вся жизнь Хэди Грей Дорианы полна невероятных событий, легенд и скандалов.

Где и когда будущая знаменитая актриса появилась на свет — неизвестно. Не существует ее изображений в детском и подростковом возрасте. Пятьдесят лет назад сыщик Уоррен Релей вытащил ее из подростковой банды. И тогда она была тощей, злой и сутулой. Но в остальном — такой же, как и теперь. По версии, которую распространил импресарио Оутс Мэдок — то была не она, а ее мать.

Скандальную известность принес ей фильм, вышедший тридцать три года назад. Один из немногих тогда — с откровенными эротическими сценами.

Первая в истории художественного мультифотографа сцена купания в лесном озере, возможно, вполне невинна по современным меркам, но тогда она вызвала бурю эмоций.

Впрочем, и во всех остальных сценах этой ленты, как бы она ни была закутана в наряды, Грея излучала такой эротизм, что ее можно было только любить или ненавидеть.

Она стала первой женщиной мира, собственноручно управлявшей паромотором! И как она это делала!

Ее черный с серебром открытый экипаж, с отделанным мехом салоном, сверкая яростным светом хрустальных фар, проносился по ночной столице, как повозка смерти.

Говорили, что однажды, выскочив из подворотни проходного двора на улицу, она едва не налетела на извозчика. Вороной мерин с перепугу поднялся на дыбы и попятился, едва не ломая оглобли извозчичьей брички. А сонный жандармский чиновник, выскочивший на балкон своей квартиры на втором этаже в исподнем и шлеме с кокардой, столкнулся нос к носу с мордой коня и едва не спятил, решив, что увидел Гранта — оборотня, который является смертным в виде лошади, разгуливающей по городу на задних ногах.

В характере Дорианы не было ничего от той вялой инфантильной впечатлительности, которую люди нечуткие считают признаком артистической натуры. Но был в ней звенящий натянутой до предела текучести металла струною нерв. И было трагическое прозрение природы вещей и человеческого естества во всем величии его и во всей неприглядности. Возможно, поэтому в ее песнях высокое соседствовало так тесно с натуралистичной физиологией, не вызывая стыда… И потому, наверное, ее душа, склонная к мгновенному отклику на подлинные чувства, была так разносторонне любознательна. В ней был редкостный дар надежды. Вот что.

Она была грезой. И, оставаясь телесной, была олицетворением призрачной и зыбкой мечты.

Не стержень несгибаемый, но тонкий нерв, грозящий лопнуть — вот что видел в ней человек, и это делало ее существом почти нереальным — чье бытие уж тем несбыточно, что может прекратиться вдруг.