Таран - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Влодавец cтр.№ 69

Ох, лишь бы только не сглупила нигде по наивности и добросердечию! Да и ему, Юрке, надо с умом себя вести, чтоб ее не подставить. Интересно, у нее постоянный парень есть? А то, блин, еще явится, а тут Таран в одних трусах отсыпается. Неприятно будет насвинячить ей по жизни…

Надька мирно посапывала у себя в комнате. Уютно так, по-домашнему. И как-то невзначай у Юрки промелькнула нескромная такая и очень несвоевременная, может быть, мыслишка о том, что он не прочь послушать это сопение рядом с собой. До сих пор он об этом как-то не думал.

Когда эта мыслишка возникла, Таран стал всеми силами гнать ее в шею. Очень уж это по-хамски получается: напросился на постой, пожрал на халяву, вымылся, выспался, а теперь еще насчет потрахаться заинтересовался. Хотя, в отличие от всего остального, ему это не предлагали. И вообще, Дашка с Шуркой — при всех своих нравственных различиях — шлюхи. Просто Дашка подлая и хитрая, а Шурка несчастная и простодушная. А Надька — не такая. Рынок, конечно, не институт благородных девиц, но и не бордель. Витька Полянин, который неподалеку от нее в ларьке работал, помнится, говорил, что Надька — дура, мол, была б кое с кем попроще, так и зарплату бы повыше получила, и ларек повыгоднее. Наверное, могла бы Тарану и про Зынины приставания ничего не говорить. Тем более если б Зыне уже отломилось чего-то. Хотя с парнями ее Юрка видел не один раз, но то все были прогулочки в детское время. Впрочем, хрен ее знает… Дашу он и вовсе ни разу с другими пацанами не видел, а что в итоге оказалось?!

Опять эта чертова Даша гадит! Мало того, что она Тарана надувала безбожно, мало того, что в авантюру втравила, мало того, что Крылова с Душиным предала, так она еще и в душе у Юрки напакостила. Сперла все то чистое, доброе, что там было, и подложила, извините, завафленное какое-то… Ведь Таран, пока ее любил, конкретно ни о постели, ни о том, как и куда ей вставить, можно сказать, и не думал вовсе! То есть мечтал, конечно, но как-то расплывчато, и полагал, что все это будет когда-нибудь потом. А когда сидел с ней рядышком и разговаривал, то старался ни на ноги не смотреть, ни даже на руки, если они были обнажены хотя бы по локоть. Смущался, блин! Боялся, что она, которая уже тогда была стерва траханая, его уличит в низменных помыслах, биомать!

А теперь что? Лежит Таран, которого Надька по доброте душевной приютила и на диванчик ему простынки постелила, и размышляет про себя, что у Веретенниковой сиськи покрупнее, чем у Даши, и, должно быть, посвежее, чем у Шурки. Сравнивает задницы, бедра, ляжки, животики. Само собой, прикидывает, а какова она, Надька, будет, ежели ее раком поставить… Тьфу! И это при том, что она ему никаких знаков внимания до сего дня не выказывала, окромя ни к чему не обязывающих и ни шиша не обещающих предложений прогуляться на дискотеку, чтоб послушать лопотню диджея Фини, про которого все говорят, что он пидор, а потом несколько часов стадом потрястись под какие-нибудь мелодии, в которых ни хрена путевого нет — одни децибелы.

Вот гадина Дашка, а? Сама ему в душу, извините, насрала, но при этом даже в свое отсутствие — чтоб ей Жорины братки матку вывернули! — заставляет его, Тарана, соизмерять свои чувства с теми, которые он к ней в лучшие времена испытывал.

Таран аж зубами скрипнул. Да, он и стихи писал, и портреты Дашкины рисовал, и даже книжки читал, чтоб хоть чуточку поумнее выглядеть по сравнению с интеллигентной Дашей. А Шурке, благодаря которой он здесь лежит живой и относительно невредимый, ничего не писал. Просто трахал, чтоб усмирить этот чертов наркотик. И Надькин портрет не рисовал, хотя, может быть, она уже тем, что Тарана в квартиру пустила, это заслужила.

Вот так, оказывается, Дашка, которую, возможно, бандюки уже удавили — туда ей, суке, и дорога! — настолько прочно у него в башке прописалась, что ее оттуда хрен выгонишь. Ее ехидный голосок, типа того, каким она говорила после побега со свалки, так и звучал у Тарана в ушах, прямо будто вживую слышался: «Ну что, птенчик, на Наденьку облизываешься? Ай-яй-яй! Конечно, она девочка аппетитная, гладенькая, кругленькая, помоложе меня на два года. Может, даже целочка, а? Поди проверь, это же близко совсем… Вдруг не прогонит? Или ты думаешь, что ей надо сперва поэму написать? Напиши, лапуля, пошкрябай бумажку. Хочешь, первую строчку подскажу? Как ты мне писал, помнится: «Нету краше милой Даши!»? Клево, до сих пор балдею. А ей напиши так: «Нету бляди, лучше Нади!» Современно, страстно и со вкусом. Или портретик нарисуй — с членом во рту. Как это выглядит, ты знаешь, я показывала…»

Таран аж выматерился шепотом и повернулся на другой бок, чтоб всякая дурь не лезла в голову. Но и на этом боку всякие грешные мысли проскальзывали, и уже отчетливо рисовались картиночки из недавно пережитого, где вместо Дашки и Шурки фигурировала Надя. Очень соблазнительные и манящие… И что особенно противно — неистребимые. Потому что чем больше Юрка старался их отогнать от себя, тем настырнее они снова показывались. Ну и, конечно, всякие там безусловные рефлексы проявлялись — короче, шишка вскочила и торчала самым бронебойным образом, не поддаваясь никаким словесным уговорам и рациональным аргументам. Не призывать же на помощь небезызвестную Дуню Кулакову! Тем более что тут Веретенникова Надя имеется, и очень близко…

Мирное посапывание за стеной неожиданно прекратилось, и Надька заворочалась на своей кровати. Будто ей крошек в постель натрясли. Поворочалась-поворочалась, похоже, подушку переложила, тяжко вздохнула и на какое-то время притихла, но дышала уже как-то не так. Не ровно, а с какими-то перебивками. Не то носом шмыгала, не то вообще всхлипывала. Потом опять поворочалась, снова подушку перевернула и аж с какой-то злостью хлопнула ею по простыне. А потом до ушей Тарана прямо-таки на пороге слуховой чувствительности долетело тихое-претихое и грустное-прегрустное, берущее за душу, как крокодил за ногу:

Милый, милый Юрик!

Ты такой ханурик!

Тарана словно током ударило. Конечно, он уже далеко ушел в стихосложении со времен сочинения «Нету краше милой Даши!» и вообще-то не каждому гражданину мог простить, если тот его «хануриком» обзывал, хотя и не знал точно, что сие слово обозначает. Но интонации, с какими Надежда прошептала в подушку свое самопальное двустишие, явно не рассчитывая, что Юрка его услышит, сказали Тарану гораздо больше, чем тридцать строф, написанных на уровне Ахматовой или Цветаевой.

Он понял, что, сам того не зная, оказался предметом возвышенных чувств, которые заставили девицу из ларька, днями и ночами сидящую за решеткой в окружении бутылок, пивных банок и сигаретных коробок, выслушивающую по сотне тонн мата в день, оторваться от грешной земли и воспарить куда-то к сияющим вершинам. Точно так же, как он когда-то, попав под воздействие Дашкиных чар…

Прямо соловушка какой-то запел в сердце. Все самое грязное, безлюбо-физическое, натоптанное Дашкиными копытцами, будто брандспойтом смыло. Но заодно и тревога появилась, волнение. Не раздавил ли он сегодня Надькины чувства своими откровениями? Ведь сам помнил, как тогда, в самую первую ночь с Дашей, размышлял про «муху в молоке». И как Храм Любви в прах рассыпался, тоже помнил. А ведь казалось — на века строился…