Закон рукопашного боя. Таран - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Влодавец cтр.№ 82

Тем временем со стороны крыльца послышался легкий скрип ступенек — это Птицын вышел из избы и тихими шагами покинул заросший дворик. Разглядеть его Юрка в темноте не смог, но когда Генрих выходил через калитку, услышал какой-то мягкий хруст, который производит полиэтиленовый пакет, если им за что-то задевают.

Теперь надо было и Юрке побыстрее сматываться. Но, с одной стороны, очень не хотелось здесь, во дворе избы, наделать ненужного шухера, с другой — не хотелось повстречаться с Птицыным на крыльце. В том, что Генрих не очень обрадуется тому, что Юрка ползал туда, куда ему запретили соваться, Таран был уверен почти однозначно. Поэтому он решил малость задержаться и подождать, пока Птицын пройдет в свою комнату и закроет входную дверь. Тогда можно будет потихоньку влезть в окно Надькиной комнаты, благо оно, как помнил Юрка, не закрыто на шпингалет.

Выбраться из сада Тарану удалось вполне удачно. Даже крапивой не обстрекался. И через дыру в обратном направлении пробрался без проблем. Внутри избы его шорохи были явно не слышны. До самой задней калитки все шло хорошо…

А вот там Юрку поджидал Птицелов. Едва Юрка со своим топором вошел в сад, как огромная фигура загородила ему дорогу. В правой руке у главного «мамонта» действительно находился пластиковый пакет, в котором просматривалось нечто увесистое, прямоугольное и плоское.

— За дровами собрался? — ехидно спросил Генрих Михайлович. — «В лесу раздавался топор дровосека…» Совесть у тебя есть, боец Таран?

— Я это… — виновато промямлил Юрка. — Беспокоился. Думал, что вами опять Полина управляет…

— Не так-то это просто, дорогой мой, управлять таким человеком, как я, — сказал Птицын. — То, что ты за мной попрешься, для меня было — как дважды два. Но то, что ты это так фигово проведешь, — не ожидал, знаешь ли. Все-таки уже с опытом человек, а ворочался, как медведь в малиннике. Хорошо еще, что все нехорошие люди спали капитально. Приняли по сто грамм с крепким снотворным. В общем, ты мне жизнь сильно мог осложнить.

— Я не хотел…

— Еще раз напоминаю, — строго объявил Птицын. — Может быть, последний раз: в нашей конторе никто самодеятельностью не занимается. Если я прикажу тебе меня застрелить — ты должен выполнить приказ, понимаешь?!

Таран пристыженно молчал. Салага он, конечно. Такого волка не обведешь вокруг пальца…

— Ладно, — смягчился Птицелов. — Раз ты такой настырный и любопытный, пойдем. Посмотришь, что раздобыть удалось…

Лизавета мирно посапывала на раскладушке в одном углу этой каморки, а в другом, на тюфяке, положенном на пол, находилось лежбище Птицына. Когда вошли, Генрих зажег небольшой карманный фонарик и указал Юрке на стул около небольшого столика, прибитого прямо к стене. Фонарик Птицын повесил на гвоздь, вбитый в стену над столиком, и уселся рядом на табурет. После этого он выложил на стол содержимое пластикового пакета.

Там лежали три не очень толстые папки, каждая в отдельности заметно уступала по объему той коричневой, где хранилась рукопись Бориса Сергеевича Сучкова. Одна из них выглядела заметно свежее, чем две другие, а те, в свою очередь, хотя и были другого цвета, чем-то неуловимым походили на коричневую. Рука бывшего хозяина сказывалась, что ли. Хотя Птицын еще ничего не сказал, Таран сразу определил, что первая, «свежая», папка, скорее всего содержит тот компромат, который Рыжиков собрал на Дядю Федю, а две остальные, как видно, раньше принадлежали Сучкову, а потом — Анне Гавриловне Нефедовой.

Юрка не ошибся. Птицын вытащил из-под стола свой «дипломат» и положил туда «свежую» папку, произнеся под нос:

— Ну, это тебе будет неинтересно. Слишком современные материалы.

А вот вторую папку, зеленую с белыми тесемочками, Генрих счел возможным показать Юрке в развернутом виде.

Сверху лежал желтоватый листок дешевой бумаги советского производства, на котором содержалось письмо, отпечатанное на уже знакомой Тарану «по почерку» пишущей машинке Бориса Сергеевича.

«Уважаемая Анна Гавриловна!

Выполняя волю моего покойного мужа, отправляю Вам те рецепты, которые ему удалось восстановить. Что же касается подлинника, то он, к сожалению, куда-то потерялся. Искать мне его трудновато, недавно очки разбила, а с пенсией вышла задержка. Надеюсь на помощь Полинушки, но она давно не приезжала, как видно, занята учебой, у нее сессия. Возможно, если она соберется на каникулы в Васильево, то привезет то, что я обещала.

Прошу извинить, что пишу не от руки, у меня сильные боли в суставах правой руки. Приходится одним пальцем стучать на Бориной пишущей машинке. Когда я слышу ее звук, мне становится немного легче, будто он незримо присутствует где-то рядом. Вы тоже вдова, Аннушка, и, наверно, меня поймете.

До свидания, надеюсь, что доживу до лета и смогу Вас навестить.

Сучкова Полина Михайловна.

12.02.1996».

— Между прочим, — вздохнул Птицын, которого это письмо немного тронуло за душу, — за три дня до смерти написано. Мы об этой Полининой бабушке справки наводили.

— Это значит, что тот самый боец Михаил Карасев, который своего двоюродного брата зарубил, — точно ее отец? — Таран вообще-то уже давно об этом знал, еще со времени поездки на теплоходе, да и когда повесть читал, догадывался, что речь о том же лице идет, но все же решил уточнить.

— Да, — кивнул Генрих. — Карасев Михаил Иванович, сын крестьянина Томской губернии Ивана Трофимовича Карасева и ссыльнопоселенки из бывших дворян Полины Алексеевны Муравьевой. Дочери отставного капитана Алексея Евгеньевича Муравьева и некоей Аграфены Васильевой, крещеной цыганки. Любовь, погубившая карьеру блестящего офицера. По тогдашним понятиям считалось, что дворянину и офицеру, фигурально выражаясь, западло жениться на актрисах, цыганках и прочих дамах с неясным социальным статусом. Вот Алексей Евгеньевич и вынужден был покинуть полк, да и вообще в отставку подать.

— Вы что, это уже просматривали? — поинтересовался Таран.

— Нет, это из других источников. Магомад со своими племянницами очень интересовался генеалогией. Искал потомство Шейх-Мансура, то есть Ушурмы. Ну, до этого еще доберемся, наверно.

Птицын перевернул листок с письмом Полины Михайловны, и Таран увидел тонкую стопку машинописных листов, сколотых скрепкой. Здесь тоже поработала машинка деда Сучкова.

— Вот это и есть те рецепты, что сумел расшифровать Борис Сергеевич, — констатировал Птицелов, бросив беглый взгляд на стопку, и отвернул их от Юркиного взгляда прежде, чем тот успел что-либо прочесть. — А вот это — оригиналы…

Дальше лежали листы плотной шероховатой желто- и голубовато-серой бумаги, исписанные порыжевшими старинными чернилами, несколькими разными, в основном очень корявыми, хотя и убористыми почерками. Кое-где строчки налезали друг на друга, попадались совсем размазанные, с заметными кляксами. Края листов были истерты, измяты и крошились. Эта стопка была прошита толстой суровой ниткой, почерневшей от времени. Даже Юрке стало сразу же ясно, что это старинная рукопись, которой лет полтораста или даже двести. К верхнему листу была прицеплена записочка, сделанная, по-видимому, Борисом Сергеевичем: