Юродивая - читать онлайн книгу. Автор: Елена Крюкова cтр.№ 149

Гляди — из голого, окровавленного ребра мужчины Идущий сейчас сделает тебя. Ну да, тебя. Тебя, женщину. Чтобы он любил и ненавидел. Чтобы мучился, страдал, искал. Чтобы воевал, лил кровь за тебя. Лил слезы; лил водку себе в гортань, за шиворот, лил снова кровь — звериную тебе на меха и шубы, человечью — чтобы отвоевать тебя у друзей, у врагов, у всего враждебного мира. Ведь у него никогда не было женщины. Он не знает, что это такое — женщина. И ты не знаешь себя. Ты еще невидима. Ты — без плоти и крови. Ты лишь одна душа, летающая в небе, в царстве Сил Бесплотных. Сейчас Идущий сделает тебя плотью. Сейчас. Сейчас.

Идущий поднял ребро мужчины выше, тряхнул им; капли крови брызнули в стороны. Выгнутая кривая кость начала укрупняться, покрываться наростами, вздутиями, жилами, живыми веревками. Наплывало белыми, розовыми, перламутровыми слоями плотское, больное, бьющееся. Высоко вздымались, дышали, светились в полумраке чащи сердоликовые чаши грудей. Ягодами малины мерцали мочки ушей. В них еще не было драгоценных серег. Еще не знал мужчина о том, как будет любить женщина серьги, бусы, побрякушки, бирюльки, как жадно будет глядеть на них, заставлять мужчину за ними охотиться, красть их, сражаться за них, за них умирать. Алмазы Голконды, копи Африки, изумруды Египта, японские жемчуга… Вот из ребра показалась нежная высокая шея, гибкая, как у лебедя, зябкие лопатки сводила-разводила судорога, крутое круглое бедро плавно и печально скатывалось в худощавую голень, и ступни, которым удобней было бы ходить по облакам, засияли фосфоресцирующим светом… какой грешный, сверкающий живот у тебя, Ксения, он торжествует, он поет победную женскую песнь, вот оно, сердце мира, вот она, жажда мужчины, вот бездна, поглощающая все — и помыслы, и желания, и миры, и царства, и живых царей, и смердящих псов-слуг, все устремляется туда, все хочет проникнуть в тайну, все призывает вернуться в лоно и не возвращаться больше оттуда никогда, но люди возвращаются, приходят в мир именно оттуда, оттуда и только оттуда теперь они будут приходить в мир, и это — Чрево, это — живот, это — Жизнь, и ты женщина, Ксения, носительница Жизни, и, гляди, Идущий любуется тобою, твоим животом, как он ловко его слепил, и еще он доволен тобой, Ксения, еще он не наказал тебя страшно за то, что ты отъела кусок от яблока…

…я не ела яблока!.. Я не хотела ЕСТЬ яблока!.. Я сорвала это проклятое Твое яблоко, чтобы не самой съесть его, будь оно проклято — чтобы накормить Адама, НАКОРМИТЬ…

…еще Он любовно гладит тебя по только что слепленному Им животу, по грудям, по сосцам — брызните молоком, сосцы, светом и звездами в черноту огромной ночи! — жмет пальцами твои плечи, обнимает ладонями бедра и ягодицы, дует на твои пылающие щиколотки, тонкие и сухие, как у породистой лошади… а какие волосы струятся медом и желтым молоком у тебя по спине, Ксения! — ты видишь себя со стороны и как бы немного чуть сверху, и ты никогда не знала, что ты так красива; тебе этого никто никогда не говорил — тебе все толкали, шпыняли, в тебя плевали, тебе пощечину давали, над тобой глумились, показывали тебе язык, кривляясь, передразнивали тебя, твою походку, твою улыбку, откид твоей головы, — и вот впервые и единожды тебя любят, ласкают тебя, наслаждаются тобой — Изделием, Творением, Счастьем. Ты родилась. Ты явилась. Мужчина Спящий, стонет. В его боку зияет кровавая рана. Ребра нет. Одного ребра у него уде нет. У него есть ты. Это искупает вину Идущего?!

Рожденная из ребра, ты стояла близ недвижного, спящего, стонущего тела. Сияла. Мерцала. Переливалась. Переливались золотом, бронзой, медью, серебристой водой лесного ручья твои длинные, до пят, волосы.

Спящий застонал громче. Идущий протянул повелевающую руку. Спящий открыл глаза. Выше, выше гляди. Вот оно, ее лицо! Сияют щеки и скулы; сияет золото бровей и ресниц; сияют в ослепительной улыбке солнечные и лунные зубы; и превыше всего сияют широко распахнутые глаза — ее глаза, глаза твоей жены, бедный мужик, глаза твоей любви, твоей измены, твоего горя, твоего обмана. Глаза твоей беды. Глаза твоей надежды и вечного спасения твоего, ибо другого спасения у тебя, мужик, нет и не будет. Сверкающие, огромные глаза. Раскрытые во всю ширь. На полнеба. На все небо. И цвета неба — синие, голубые, серые, как тучи, изумрудные, как море в солнечный день, страшные, как буря, черные, как вечная ночь, когда расширятся зрачки и поглотят радужку, всю, без остатка. Глаза, в которых тонет мужская власть и воля. Вбирающие мужскую мечту и мужское сердце. Чтобы родить нового мужчину — дитя. Чтобы распахнуться не навстречу безумному объятию — навстречу глазам и улыбке ребенка, твоего ребенка, мужик, твоего повторения, точь-в-точь, продолжения рода твоего. Так возблагодари ее за это, мужчина. Поцелуй эти прекрасные глаза. Припади к ним губами. Сердцем. Это твое небо. Это твоя родина.

И теперь у тебя не будет иной

Мужчина, голый, дрожащий, глядел во все глаза на Ксению.

Ксения глядела на него.

Идущий глядел на них обоих и смеялся.

Птицы заливались высоко в ветвях могучих деревьев.

Солнце заливало лес могучим сиянием.

Мужчина, зажимая свежую рану рукой, встал на колени. Подполз к Рожденной из ребра. Потрогал кончики ее сверкающих на Солнце волос. Приник к ним губами, щеками.

И положила Рожденная из ребра ему руки на его голову, и зарылась пальцами в густые кудрявые волосы, и засмеялась от счастья, и Идущий засмеялся вместе с ними; и смеялся великий солнечный лес, празднуя праздник рождения, и текла из-под ладони мужика темная кровь в сырую теплую землю, и билось горячее сердце женщины, еще не знающей, что такое земная любовь, полное до краев любви небесной и предвечной.

…боль стала разрывать ее надвое. Она проснулась. «Пирожки с рыбой фугу, ядовитой. Будь они неладны». Раскосых людей не было рядом с ней. Они уходили спать к себе в хижины.

— Э-э-э-эй!.. э-э-э-эй… кто-нибудь…

На берегу, на голых камнях, спал лама в оранжевой куртке. Он услышал ее слабый крик. Ей казалось, что она громко кричала. Так кричат колибри. Так кричат цветы медуницы, распускаясь весной.

Боль перекрутила ее; она стала веревкой, канатом. Боль замотала ее в клубок. Не распутать. Дайте играть зверю. Он размотает когтями. Воды! Соленой воды в железной кружке! Морской… Забей мне водорослями рот. Чтобы я не кричала. Лама, лама. Ты глупый, лама. Ты дал обет безбрачия. А я вот никаких обетов не давала. Если б я давала обеты, у меня бы детей не рождалось, и сама я сгнила бы, отсохла, умерла. Боль — это жизнь. Живет лишь там, где болит. А-а-а-а! Да помоги же! Убей боль болью! Найди в камнях ежа… воткни мне в тело его иглы!

Монах послушно побежал к полосе прибоя — искать морского ежа. Нашел. Осторожно принес в тряпице. Подержал над ее лицом.

— Еж… Настоящий… больно ведь тебе будет…

— Дава-а-а-ай!

Монах беспомощно поискал глазами место на ее теле, куда можно было бы безвредно воткнуть ежовые иглы. Задрал ей руку. Разорвал рубаху. Вот беззащитная подмышка. Вот подреберье. Здесь нежная кожа. Она горит и сияет. Иглы маленького животного вошли под кожу женщины, кровь потекла по ребрам тонкими полосами, черно-багровыми ручьями. Огромный живот вздувался и ходил волнами. Там жил младенец. Он хотел на свет. Он хотел родиться, жить, страдать и умереть.