Тибетское Евангелие - читать онлайн книгу. Автор: Елена Крюкова cтр.№ 12

Страница

Мальчик лежал на снегу, глядел круглыми, покорными глазами юной нерпы. Черепаха лежала рядом с ним, как мертвая. На самом деле она была живая, просто спала. Манька заслонилась рукой от бегущих к ней людей, будто ей в глаза ударил мощный сноп белого, допросного света. Собаки лаяли на Маньку оглушительно. Рвались к ней. Вцепиться зубами ей в ляжку хотели. А может, и в глотку.

— Менты-и-и-и-и!

Тот, кто первым к ним бежал, наставил на Маньку пистолет. Прямо в лицо ей.

— Стоя-а-а-ать! Нашли-и-и-и! Она-а-а-а!

Манька развернулась, как боксер, и сильно, больно толкнула в плечо, в грудь Иссу обоими кулаками.

— Исса! Беги!

Мальчик перевернулся со спины на живот и накрыл телом, животом любимую черепаху. Состав, стоявший рядом на путях, тронулся. Прогрохотали мимо вагоны. Освободился путь. Ножево, омулево горели под морозным солнцем рельсы. Пустые рельсы. Чистые рельсы.

— Беги, Манька!

Она побежала. Она бежала вдоль рыбин-рельсов, убегала, а эти начали стрелять. Хлоп! Хлоп! Сухо щелкал челюстями смерти чистый и светлый морозный воздух. Хлоп! Мимо! Эх, Манька, многоножка-тараканька! Беги, не догонят! Жаль, сальце не доела! Всё всегда на свете белом жаль!

Грохот накатил, надвинулся ниоткуда, будто изнутри земли. Грохот придвинулся незаметно, оттуда, откуда никто не ждал. Заглушил захлебный лай овчарок. Не учуяли грохота. Не увидели тьмы. Запоздалый, предостерегающий крик чуть не разорвал ему молчащее горло: «Маня-а-а! Наза-а-ад!» — когда Манька, пытаясь перебежать пути, перепрыгнуть козой через рельсы, зацепилась носком разношенного, каши просил, верно со свалки, сапога своего за белую молнию рельса — и упала на рельсы животом, плашмя, и заорала от ужаса, а поезд уже накатывал, мчался, и нельзя было толкнуть его в фары, в грудь, в железную морду двумя бессильными кулаками.

Исса видел, как колеса переехали Маньку, перерезали ее пополам. Смерть прогрохотала, и он увидел ту половину, где недавно было Манькино живое лицо, руки, хватавшие перченое сало, рот, что жадно кусал алый терпкий помидор. Он смотрел на вздрагивающую плоть и на живую еще кровь. Кровь. Помидор. Флаг. Костер. Красный бархат кафтана; багряный бархат берета; розовый, бешеный, бегущий краем пропасти, живой жемчуг. Манькины ноги елозили по земле, они бежали, еще бежали. Вздрагивали. Уродливо вытягивались. Мальчик лежал животом на своей милой, родной черепахе, и он тоже видел разрезанную надвое тетю, и язык у него отнялся от страха и тошноты. Мальчика бурно вырвало на черный снег. Он лежал на снегу и корчился в приступах неодолимой рвоты.

— Не смотри, — сказал ему Исса тихо.

Стрелявшие в Маньку люди заталкивали оружие обратно в кожаные чехлы. На их лицах застыли ненависть, недоумение, отвращение.

— Что она сделала вам? — тихо, нежно и печально спросил Исса людей.

— Она убила человека! Шесть часов назад! Переспала с ним, убила и ограбила! — злобно выпалил синий милиционер, молодой совсем парень. Овчарка взлаяла хрипло раз, другой. — И вас бы вот тоже! Перестань, Манька! Фу! Сидеть! Чей ребенок?!

— Мой ребенок, — сказал Исса, наклонился и поднял мальчика, под мышки ухватив, с черной наледи.

— Чо так одеваете ребенка! Как на маскарад!

Парень в синей форме поглядел на расшитый жемчугами берет, потом на босые ноги Иссы. К голым загорелым ступням бежала, прожигая снег, наледь и наст, темная Маньки— на кровь. Кровь выжигала в снегу глубокие, змеиные трещины.

— Сам-то в катанках подшитых ходит! А дитенок в шапчонке тряпочной щеголяет! Тьфу! Бога благодари, мужик, что жить остался! Мы ее давно уж ловим! Да вот… судьба сама поймала!

Люди в мертвецки синей, казенной одежде побежали прочь, опять вдоль рельсов. Собаки снова натянули поводки. Две половины Маньки перестали вздрагивать. Не будешь ты отныне, светлых небес царица, носить собачье имя. Солнце сверкало царем на коронации. Забивало белые гвозди в живое, рыдающее горло. Исса вытер мальчику рот своею ладонью. Снял с себя холщовый плащ, ухватился за капюшон, не раз спасавший его от пустынной жары, и резко оторвал его, и хрустели, разрываясь, древние нити. Надел капюшон на голову мальчика, на кровавый берет.

— Вот. Тебе теперь не холодно будет.

— Дядя, а ты правда мой папа? — спросил мальчик, глубже насовывая на головенку старую волчью ушанку. — У меня мама актриса! У меня уже пап было много! Ты — новый!

Повернулся Исса. Пошагал прочь от мальчика с черепахой, от людей с пистолетами, от сладкого запаха крови. Мороз обжигал голову. Будто водку на голову выливали. Он отдал мальчику шапку, а надо было жизнь отдать.

Мати Света, тихая Мати! Там, где три бога, (там) боги. Там, где два или один, (Ты) с ним. Многие (стоят) перед вратами; но единственные войдут в Брачный Чертог.

Тихая Мати, прими!

Сделай двоих одним. Внутреннее (как) внешнее. Верхнее сделай как нижнее. Мужчину и женщину сделай (одним). Пресуществи мужчину в мужчину и женщину, а женщину — в женщину и мужчину. Сделай ГЛАЗ вместо глаза. РУКУ (вместо) руки.

НОГУ вместо (ноги). ОБРАЗ вместо образа. И, зрячего, идущего, (обретшего) Свет, за руку мою (введи) меня в Царствие.

Мати Света! Тихая Мати.

…сегодня Дамаск. Крыши…

…дошли. Вода — верблюду песня. Тихий воздух. Хлебы, на Солнце сушеные. Мешки…

Иные идут праведно. Иные вязнут во грехе.

…и тайны Мира Иного. Нахожусь (среди) живых во образе ребенка.

…палатки. Купцы вышли под звезды вознести молитву. Хотел (вместе с) ними вознести. Крыши (Дамаска) ладонями к небу (вздымались). Дышал тяжело. Воздух полон звона гор.

…звезд звона. Иду на Восток, я ребенок, хочу увидеть живого боевого слона. Отдыхаем (в виду) Дамаска. Хочу купить кинжал из твердой стали: зачем он? Хочу вступить (в беседу) с купцами — (они) сидят в благочестивом внимании и слушают (меня). И один говорю. И одинок.

Нынче стояла большая жара, и от жара (лопнула кожа) у меня на пятках, и стало больно идти. И сел на верблюда. Животное (снизошло) до меня. Мы почитаем зверей ниже себя, но может быть так, что они не ниже, а выше нас.

…Дамаске. Улицы полны красивых женщин и бедных, нищих стариков. Скоро умрут (старики). А красавица будет наряжаться, пока красива.

Жители Дамаска едят длинные плоские (похожие) на рыб лепешки. Напоминают иудейский хлеб. Мягче. Шел по улице и видел: в ряд сидят дети, юноши, зрелые мужи, (женщины) и старцы, и все ломают хлеб (между) пальцев и вкушают в молчании.

Подошел к ним и обратился: ЛЮДИ! ВКУШАЕТЕ ХЛЕБ ВАШ! ХЛЕБ МУДРОСТИ (ВКУСИТЕ) СКОРО!

Я стал смеяться и смеялся долго. И спросили меня старцы: Чему смеешься, мальчик? Слишком (молод) ты, чтобы над старостью смеяться! Ответил: Не над старостью вашей (смеюсь). От радости (смеюсь), что вы еще не знаете, но узнаете (меня).

Страница