Я не имел ни малейшего понятия, как это было, для чего служила эта аппаратура в так называемой Комнате ХШ, но тут было что-то, что появилось из темных уголков моего подсознания, а затем, словно дикий зверь, снова спряталось обратно, как только я обратил на это внимание.
— Вперед! — Карл направил на нас дуло своего пистолета и погнал в следующий, расположенный справа проход, дверь в который была широко открыта и обозначена как Комната XIV. — Мы уже близко. Может быть, от сокровищ нас отделяют всего лишь секунды, скорее! Я слишком долго ждал этого момента!
Я начал ненавидеть себя за то, что Карл еще жив. Я упустил слишком много возможностей, когда мог наброситься на него и убить его же собственным оружием или голыми руками, черт побери! Время от времени он забывал, что у него три заложника, которых он должен постоянно контролировать. Он был так охвачен своей золотой лихорадкой, что мне и не нужно было делать ничего особенного, просто хорошенько ударить по затылку, чтобы сбить его на пол. Ну а теперь он снова контролирует себя — и нас — и на каждом шагу, который я делал, я чувствовал, как он угрожает нам сзади, целясь в затылок. Я был идиот, трус, слабак, и правы были все мои одноклассники и однокурсники, которые меня так называли. Но тогда речь шла лишь о сомнительной доблести зацепиться на скейтборде за заднюю площадку трамвая, будучи выпивши, или нагишом зимой забегать в магазины и удирать, пока не подоспела полиция. Тогда речь шла о том, чтобы шокировать противоположный пол, вытворяя такие или еще более безумно отчаянные вещи, например вскарабкаться, мертвецки пьяным, на строительные леса и на высоте птичьего полета горланить серенады. А сейчас речь шла о жизни и смерти. Мне хотелось кусать себе локти, но моя шея была слишком коротка, а кроме того, мне было и так чертовски плохо, чтобы поддаваться таким саморазрушительным порывам.
То помещение, в которое мы вошли, было, должно быть, какой-то мастерской. Перед стальным верстаком стояла подгнившая деревянная табуретка, а на нем был оставлен всякого рода давно устаревший инструмент — грубые, неудобные приборы, которые с точки зрения эры хай-тека можно было только с трудам идентифицировать как дрель, паяльник и что-то подобное. Там была целая куча клещей, отверток, разводных гаечных ключей и других ручных инструментов, а почти всю левую стену занимал массивный деревянный шкаф, который обилием маленьких и больших ящиков напоминал аптечный шкаф, в котором, однако, не было медикаментов, трав и химических соединений, а только керамические сопротивления, предохранители и цветной кабель разного размера.
Элен лишь быстро взглянула на все это, видимо, сделала такой же вывод, как и я, о назначении этой мастерской и древности всего имеющегося инвентаря, приборов и деталей.
— Ну, в данном случае наша «серая мышка» была далека от реальности со своими спекуляциями, — она подошла к полкам и стала медленно разглядывать в свете фонаря разные детали и инструменты. — Эти вещи не военного времени. Эта мастерская использовалась не ранее пятидесятых годов, а может быть, и позже.
— Откуда ты это так точно знаешь? — Юдифь с сомнением помотала головой. — Ты что, можешь узнавать время по толщине слоя пыли? Меряешь в миллиметрах и вычисляешь?
— Ты понятия не имеешь, чем нас пичкают во время обучения в университетах нашей прекрасной страны, — ответила Элен. — Вот как раз аппаратура для студентов-медиков безнадежна устарела. Я узнаю сопротивления и предохранители пятидесятых, стоит мне их только увидеть, дорогуша. Или ты думаешь, министр образования потратится на электрика, если у нас, у студентов, что-то сломается? — Она покачала головой. — Можете себе представить, в каком почете у нас были студенты-физики.
— Да, это очень увлекательно, — раздраженно вмешался Карл, потом отошел в сторону, чтобы освободить нам дорогу, и требовательно указал нам обратно на дверь, чтобы мы возвращались в анатомическую комнату. — Здесь нам нечего больше делать. Пошли обратно к другому проходу, — грубо скомандовал он.
К моей неуверенности добавилось еще и ощущение, что батарейка фонарика слабеет и ее хватит ненадолго. Я постарался идти быстрее, что было непросто, учитывая дрожь в моих ватных коленках. Было уже достаточно паршиво, что нам приходится рыскать по этому проклятому лабиринту, — и я не хотел себе даже представлять, что будет, если нам придется делать это в кромешной темноте.
Элен нажала ручку стальной двери, ведущей в комнату, возле которой аккуратным готическим шрифтом было написано: акустическая комната. Она, как и все остальные двери в старой части лабиринта, была выкрашена серой краской, отслоившейся от старости и обнажившей старый, ржавый от времени металл. Я остановил свой взгляд на руках Элен, внимательно наблюдая за каждым, самым незаметным движением ее пальцев, ее рук, ее ног, даже слабым движением ее огненно-рыжих волос, хотя не было ветра, только чтобы отвлечься от керамических ванн и созерцания содержимого стеллажей, чтобы сконцентрироваться на чем-то живом.
Дверь вела в пустое помещение, едва ли больше подсобки, к которому вплотную подступала изогнутая каменная лестница (не дай бог, Карл вынудит нас по ней взбираться), которая, делая крутой заворот, поднималась над анатомической коллекцией и вела далеко наверх. Далеко, все дальше и дальше во мрак, все выше и все по кругу… У меня закружилась голова. Я замедлил свои шаги и боролся с внезапно возникшей потребностью немедленно броситься наверх, потому что по какой-то причине у меня было чувство, что я должен это сделать и одновременно бежать вниз, так как был совершенно уверен, что я не должен идти по этой лестнице, что я не мог подниматься по ней. И хотя я не имел ни малейшего понятия, куда она ведет и что это, к черту, за акустическая комната, у меня было чувство, что я знал эту дорогу, что я уже однажды проходил по ней. Я поднимался по каменным, идущим круто наверх ступеням медленными, равномерными шагами, и, несмотря на это, через несколько мгновений я почувствовал легкое покалывание в боку, как будто быстро и тяжело бежал. Я неуверенно, со страхом повернул лицо к Юдифи, которая все еще держалась за мою руку и шла на полшага сзади меня. Я удовлетворенно отметил, что ее волосы светлые, а глаза голубые, что она была едва ли моложе меня и имела небольшой излишний вес. Ну, все правильно. А я ожидал чего-то другого?
Мириам. Имя девочки вдруг снова пронеслось у меня в голове. Мириам, девочка, которая бросилась с башни, ребенок из моих снов…
Мое тело пронзил ледяной озноб. Я коротко встряхнулся, пытаясь сбросить это с себя, словно мокрый пес, который хочет просушить свой мех, но мне не удалось, в затылке осталось странное холодное пятно.
Лестница была действительно довольно длинная, но вела не на такую бесконечную высоту, как я боялся (или знал?). На высоте примерно десяти метров она закончилась перед наполовину открытой современной деревянной дверью с круглой серебряной ручкой. Меня снова охватило тягостное чувство, похожее на страх, когда я подходил к ней следом за Элен. Я боялся, когда мы после этой коллекции ужасов приближались к так называемой Комнате XIII, натолкнуться там на что-то еще более ужасное. Но теперь было иначе: я не боялся увидеть или испытать что-то ужасное после того, как я переступлю порог того, что называется акустической комнатой, а я знал, что так и будет. То, что я сейчас испытывал, далеко выходило за рамки простого предположения. Тот, кто, как и я, собирается посетить зубного врача лишь тогда, когда бывает уже поздно, тот знает чувство, которое испытываешь уже в приемной, не просто предполагая, какое мучение ждет его за дверью, а точно зная, что это будет за боль, когда тебе будут залечивать дырки в зубах мудрости. Что-то в этом роде я чувствовал в этот момент. Только в гораздо большем размере. За этой дверью меня ожидало нечто, что нельзя выразить словами, что-то невероятно ужасное.