Путь пантеры - читать онлайн книгу. Автор: Елена Крюкова cтр.№ 26

– Эй! Не порть сюрприз! Это мои крылья! Это мне подарок!

– Правильно, – раскрыл рот, и глаза круглые. – Твои! А как узнала?

– Почувствовала!

– А песика мне принесла?

– Нет. Даниэлю!

Фелисидад вертелась перед ним, хохотала над ним, завлекала, соблазняла, утекала черным ручьем. Всем телом говорила ему: да я не для тебя, юрод, дурачок со свалки.

«И правда. Кто я такой? Приживал несчастный. А она, она дочь хозяина. Ей найдут хорошего жениха. Достойного. А я, я недостоин».

– Где Даниэль?

– Пако пошел с ним в зоопарк. Даниэль хотел поглядеть на носорога.

Фелисидад хотела убежать. Хавьер поймал ее за руку. Крепко пожал – и в страхе выпустил.

– Эй! Ты мне руку искалечил!

Дула на пальцы, рукой трясла. Каблуком притопывала.

– Ну, извини. Больше не буду.

Встал перед ней на колени. Марлевые крылья смешно тряслись, будто он плакал, и спина корчилась и тряслась в рыданьях.

Фелисидад положила руку ему на голову. «Как королева, а я слуга», – подумал он благоговейно.

Так, стоя на коленях, он и спросил ее:

– Хочешь, я расскажу тебе, как ты умрешь?

– Эй! – крикнула Фелисидад. – Замолчи!

Хавьер и не думал молчать. Слова текли из него, как сок из разрезанной агавы.

– Ты умрешь в родах. Ты родишь живого, хорошенького мальчика, а сама…

– Заткнись!

Она испугалась по-настоящему.

– Не от меня, жалко.

– Дурак!

Ее рука замахнулась. Пощечина умерла в воздухе.

Слезы текли по щекам Хавьера. Рот смеялся. Дыры в зубах чернели.

– Ты врешь! Я буду мать огромного семейства! И у меня будет лучший муж на свете!

Печальная, нищая улыбка взошла на лицо Хавьера. Взошла и надолго осталась там.

Так он стоял, глупо разведя руки, в изодранных белых прозрачных крыльях, и проволока позванивала на сквозняке, и шторы колыхались, и битое зеркало отражало пустоту распахнутой двери.

А ночью перед зеркалом у себя в комнатенке Фелисидад молилась. Она не хотела колдовать – она хотела молиться. Кому угодно! Божьей Матери Гваделупской! Богу Улитке! Да просто своей маме, Милагрос! Да просто… кому?

Богу? Она Его не знала.

Времени? Оно шло мимо, всегда мимо.

Звездному небу?

– Отведи от меня плохое! Отведи от меня смерть!

«Смерть», – сказал чей-то странный низкий, глухой голос в углу спальни. Фелисидад встала на четвереньки, выгнула спину. Прижалась лбом к глиняной плитке.

– Уйди…

Роса пошевелилась в кровати.

– Фели, Иисус-Мария, когда ты уляжешься наконец?!

Фелисидад умолкла. Ощупывала себя: живая, живая.

Ром, в стальном брюхе самолета, закрыл глаза. Стюардесса, идя мимо по проходу между кресел, все косилась на красивого русоволосого юношу: спит и спит, ни еды, ни питья не попросит, а от Атланты до Мехико три часа полета, можно и проголодаться.

Самолет накренился на правый борт. Заходил на посадку. Ром не открывал глаз. Он не спал. Перед глазами плыли формулы, чертежи, россыпи черных точек на белом – звезды в звездных каталогах. Каталог Гиппаркос, каталог Астромист. «Сколько буду жить, я не забуду, как бабушка мне пела. Как там бабушка? Окажусь в гостинице – сразу позвоню ей. Вчера у нее был такой веселый голос. Она обрадовалась моему звонку. Неужели нам остались из всей любви только голоса?»

Под крылом плыли в синей тьме огни. Он не видел огней глазами – он их воображал. Видел сердцем. Сердце билось ровно, полно. Когда оно так билось, он о нем забывал.

«Мы тоже огни. Мы горим. Вспыхиваем. Гаснем. Какая разница, сколько ты живешь – полсотни лет или полсотни тысячелетий? Звезды живут миллиарды лет и все-таки умирают. Но прежде чем умереть, они вспыхивают. Вот где чудо. Значит, счастье – во вспышке? А не в том, чтобы растянуть ее надолго, на целую вечность?»

Он не отстегивал ремень до полной остановки двигателей. Его затрясли за плечо. Он открыл глаза. Стюардесса обеспокоенно наклонилась над ним, спрашивала по-английски и по-испански:

– Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, хорошо, – сказал Ром по-английски, а потом по-испански добавил: – Благодарю.

В гостинице он вытащил из кармана телефон и набрал номер своего покинутого русского дома. Долго-долго тянулись, плыли гудки. Никто не брал трубку. И его обдало изнутри кипятком. «Ничего, не дрожи, она просто спит. Просто уснула. И не слышит телефон».

Гостиничный номер трещал от сухости. Высокогорье. Интересно, когда-нибудь здесь идет снег? Кто-то пел под окном. Весело и красиво. Ром заслушался. Голоса удалились, растаяли. Надо спать. Завтра симпозиум этот космический. И у него доклад о планетах, открытых около ближайших звезд-карликов. Есть ли там жизнь? О, вполне вероятно. Возможно, что там есть жизнь. Карлик горит долго и неостановимо. На взгляд живого существа – вечно. Человек, бедная мыслящая жизнь, жонглирует маленькими шарами времени. Ему никогда не обнять звезду. А он все тянет, тянет руки.

Ром уснул с трудом. Телефон улиткой полз по гостиничному ковру. За окном переливался, горел и вспыхивал огнями Мехико, до самого утра.

Утром холодный душ, бритье, белая рубашечка. Ром с сомнением глянул в зеркало на свои торчащие светлые волосы, зло пригладил их мокрыми ладонями. Карлики, желтые, красные, белые, черные! Наше Солнце тоже карлик. Маленький желтенький карлик. Однажды взорвется и превратится в красный гигант. Огонь дойдет до орбиты Юпитера и съест с потрохами все планетки: Меркурий, Венеру, Марс. Ну и нас, само собой.

Потряс головой. Брызги разлетелись. Рассмеялся. Опять набрал номер бабушки. Гудки. Гудки. Не думать ни о чем плохом. Это запрещено.

На симпозиуме, в университете, чужие лица плыли мимо него, как холодные планеты. Он внятно читал доклад, и люди слушали его. А он слышал свой голос издали, из-под потолка. Акустика, реверберация. Пустота была полнотой, он чувствовал это. «Бабушка, бабушка, что с тобой?»

Пообедал в университетской столовой. Обжегся неведомым блюдом: ох и перца навалили, от души! Мотал головой, дышал как дракон: огнем, высовывал язык и обмахивал его салфеткой. На него косились, над ним хохотали и потешались, но необидно. Попробовал другое: тот же результат. У них тут все такое, что ли, жгучее?

«Жизнь вообще жжется, парень. Ты знаешь об этом?»

Сам себя спросил – или голос извне? Запил пожар во рту чашкой кофе. В кофе тоже будто сыпанули горсть перца.

Снова зал, снова спиралевидно, цветными галактиками, вихрились люди. Людские реки текли и обтекали Рома. Тоска сжимала сердце и отпускала, и сердце зависало в невесомости, посреди прозрачного простора. Он говорил с людьми, записывал за ними в тетрадку умные слова, улыбался им, старался быть оживленным, вежливым, знающим.