Изгнание из рая - читать онлайн книгу. Автор: Елена Благова cтр.№ 90

Он, вспомнив Варежку, взял мягкую вязаную перчатку, аккуратно вытер все дверные ручки, все, к чему могли прикоснуться при уходе его руки. Тихо закрыл за собой дверь. Тихо вышел. Тихо, почти беззвучно, повернул ключ в замке.

Лифт плавно опустил его вниз. Когда он вышел из дому, он забросил ключ от квартиры Фостеров в канализационный люк. Он прошел мимо разбитого тела Иезавель, стараясь не глядеть на него.

Куда теперь?! Эмиль дрыхнет. Куда ноги несут, вот что!

И я пьяный, пьяный от убийства… Я убил их обоих… Я убил их обоих! И картина – опять со мной! Вот она, под курткой, под моей длиннополой курткой, похожей на короткое разночинское пальто! Ура! Я победил!

Ему казалось – он стоит в ярко пылающем костре, но не чувствует боли от полыхающего кругом огня.

Ноги сами несли его, и он доверился ногам. Ноги занесли его в Чайна-таун, китайский квартал. Он читал вывески на английском – ничего не понимал; глядел, вытаращившись, на китайские иероглифы, что золотой паутиной, густо-алой кровью светились на черных ночных стенах – и умалишенно улыбался. Надо спрятаться. Надо завалиться в какую-нибудь китайскую харчевню. Его с собаками не найдут. Он будет сидеть за столиком, пить… что пить?.. Что пьют эти черти китайцы?.. Иезавель, раскосая стерва, ты и сейчас, убитая, не отпускаешь меня. Я пришел в твой квартал, в восточный квартал. Это в твою честь. Я помяну тебя, дорогая. Я выпью здесь за тебя.

Он, прижимая к боку, к ребрам, медную доску, дернул за веревочку – старинный звонок мотался над дверью маленькой лавчонки, а из двери несло жареными яствами: забегаловка, судя по всему, вот оно, его убежище. Навстречу ему вышел китайский мальчик лет двенадцати, смешно покланялся, откинув назад растопыренные ручки, жестом пригласил войти. Он вошел. Ничего не видел – тьма, дым, острые неведомые запахи, сразу властно вошедшие в его раздувшиеся ноздри. Где он?! Он почувствовал – его взяли под руку, ведут. Он доверился руке. Впереди начало светлеть. Он, вместе с мальчиком, сопровождавшим его, вошел в слабо освещенный маленький зал, полный доверху дымом, как густым молоком. Посреди зальчика стояли столики, за ними не сидел никто. У стен, на длинных скамьях, на брошенных на пол коврах, сидели и лежали люди. Они держали в руках трубки, курили. Длинные, как змеи, изогнутые трубки, а то и прямые, как тонкие флейты; а вот и гнутые, наподобье лебединой шеи. Какой сладко-горький, опьяняющий запах. Что они курят?! Мальчик склонился перед ним опять в забавном утином поклоне, пробормотал что-то по-китайски, потом – по-английски. До него дошло. Здесь курили опий.

Он согласно кивнул головой: да, принеси. Мальчик щелкнул пальцами, гортанно, как птица, выкрикнул короткое китайское слово. Из-за бамбуковой занавески, скелетно стучащей мелкими бамбуковыми косточками, показалась круглолицая китайская девушка с круглым черным подносом в руках. Она поставила перед Митей поднос на пол, присела на корточки. Жестом показала: раздевайтесь, господин. Митя жестом же ответил: не хочу, холодно, я замерз, посижу так, в куртке. Он следил, что она делает. Она открыла маленькую жестяную шкатулочку. В шкатулочке густела, медово застывала непонятная тягучая смола. Китаянка вытащила из прически длинную шпильку, похожую на иглу. Подцепила на острие шпильки кусочек смолы из шкатулки. Дала Мите в руки: подержи. Держа иглу, он глядел, как девушка ловко разжигает масляный светильник, как берет у него из рук иглу с кусочком смолки и подносит к огню. Шарик смолы начал растапливаться на огне, засиял волшебным, нежным, красно-золотым светом. Красно-золотой, рыжий. Цвет ЕЕ волос… Он тряхнул головой. Китаяночка, загадочно улыбаясь, протянула руку, цапнула с подноса сухой широкий пальмовый лист, положила туда горячую растопленную каплю, понюхала, улыбнулась; взяла с подноса длинную деревянную трубку, засунула туда шарик, сделала сама несколько затяжек, раскурила. На ее круглом лице написалось священное блаженство. Она протянула трубку Мите.

Он взял трубку обеими руками. Поднес мундштук к губам. Затянулся. Он думал – это как курево, как сигареты, и надо затягиваться глубоко, часто. Китаянка сердито помотала головой: нет, не так. Снова взяла трубку у него из рук. Затянулась. Легла на лавку, откинула голову. Глядела в потолок, улыбалась. Потом снова поднесла трубку ко рту. Ему показалось – она подносит к губам не трубку, а его напряженный уд. Капелька смолы. Капля жизни. Любовь – это опьяненье. Он всегда хотел опьяниться. Он никогда опьяниться не мог.

Он тихо показал девушке на ковер на полу. Сам сел. Она сползла с лавки на пол. Он тихо обнял ее. Попеременки они курили трубку с опием, затягиваясь медленно, отдыхая после затяжек. Он почувствовал, как звенящий дурман наполняет виски, тает подо лбом, как внутренность медного черепа становится мягкой, как масло, как льющийся мед. Ему захотелось женщины. Здесь были люди. Он расстегнул ремень джинсов. Китаянка склонилась над ним, играла на нем, как на флейте. Он чувствовал, как горячи и сладки ее пьяные от опия губы. Когда он был уже близок к изверженью, она отрывалась от него, хитро блестела щелками глаз. Потом опять склоняла голову, и мученье возобновлялось.

Он забыл, кто он такой, зачем он здесь, где он. Время сдвинулось с оси, кудель мгновений перестала наматываться на веретено. Он ждал конца – а конца все не было и не было. Китайцы в совершенстве знали искусство недеяния. Девушка погрузила его в слепую сладость забвенья – себя, мира; осталось только томящееся мужское естество, ждущее ужаса и счастья и все не награждаемое им. Исхода не было. Существовал только исток. Китаянка довела его до такого состоянья, когда он беспрерывно ощущал разлитое по всему истомленному телу сладкое великое мученье, и он не хотел прощаться с ним. Оторвавшись от его тела, бесконечно целуемого и ласкаемого ею, она снова поднесла к его губам трубку с горящим опием. Он вдохнул на сей раз глубоко, как табак – и стал проваливаться в пропасть, в пустоту. Бездна. Вот она. Бездна – счастье, спасенье. Человек летит в бездне, и никто его не остановит.

Когда он очнулся, круглолицей девушки уже не было рядом с ним. Трубка с погасшим опием лежала на подносе. Рядом с трубкой лежала бумажка. Он прочел счет. Усмехнулся, дрожащей, еще непослушной рукой выложил на поднос деньги. Господи, какие копейки. За такое немыслимое счастье. Он не уйдет отсюда. Он еще не исполнил всю программу. Он еще напьется тут с китайцами их дурацкой рисовой водки, он еще погрызет тут каких-нибудь жареных черепах, копченых улиток. Эй, сюда!.. Он, в забытьи, крикнул это по-русски. Давешний мальчик услужливо подбежал к нему. Митя жестом показал: пить, выпить. Мальчик исчез, а взамен появились два старых китайца, их тощие белые бороденки мотались, как приклеенные, на коричнево-сморщенных подбородках. Они опять же жестами пригласили Митю за столик, он встал, побрел, шатаясь в дыму, чуть не упал. Его затошнило. Обкурился. Не беда. Бывало и хуже, там, в Столешниковом. Он уселся за столик, чуть не сломав хрупкий стул, осевший под его тяжестью – он был такой большой, высокий для миниатюрной чайна-таунской опиекурильни. В руках у китайских стариков светились две бутылки водки; на этикетках были изображены извивающиеся змеи на ярко-красном, пролетарском фоне. И золотые звезды над змеиными головами. Черт, как это хорошо. Такую водку он будет пить впервые. А закуска?.. Он показал рукой – кушать, ам-ам. Старик вынул из-за пазухи пакет, вынул его содержимое, расставил по столу. Сушеный картофель. Блюдо с жареными червячками. Странное зеленое, терпко пахнущее очищенное яйцо. Старик важно поднял высохший палец, что-то стал лопотать по-китайски – должно быть, об этом замечательном тухлом яйце, считавшемся здесь великим деликатесом. Любимое блюдо китайского императора династии Тан?.. Митя пожал плечами. Давайте водочку разольем. Ешьте сами ваши зеленые яйца. Он и жареными червяками с удовольствием закусит.