Ночной карнавал - читать онлайн книгу. Автор: Елена Благова cтр.№ 99

О… как же устала она.

У нее не ворочаются губы.

Исцелованные — после сумасшедшей ночи с любимым — другими, чужими, нахальными, зверскими, слюнявыми, птичьими, рыбьими, кислыми, приторными, надменными, дурашливыми, жадными, хлесткими, беззубыми, кусачими, живыми, мертвыми губами — губы, ее алый красивый рот; когда-нибудь произнесет он последнее слово, и слово это будет: ЛЮ…

Она засыпает. Так укачивает в машине. Магистраль вьется утомительным серпантином. Украшение на ель. Это Рождество?.. Это Сретенье. Это Святки. Это Водосвятие на Крещенье. Откуда она помнит обычаи Рус? Она вспоминает, как барон проболтался. Он закурил излюбленную сигару, откинулся в кресле. Нога на ногу. Владыкой на нее глядел. «Вы хороши сегодня, Мадлен, необыкновенно. Это от изобилия любовников. Так и должно быть у женщины. Неплохую жизнешку я вам подсуропил.» Она кусала губы. Так. Еще поглумись, хозяин. Подергай куколку за ниточки. Ты ждешь от куколки, чтобы она подобострастно засмеялась, чтобы пококетничала, кося синим глазком. Не дождешься. «Мне надоел ваш любимчик граф. Он заелся и запился. Он зажился. Он ведет себя неучтиво. То, что он хочет убрать с дороги кое-кого, кто и мне мешает, — это мне на руку. Я, пожалуй, дождусь его генеральной уборки. Но потом я задвину куда подальше и этого чистюлю.»

Мадлен вглядывалась в барона. Нет, он не был пьян. Он был трезв и в своем уме. И он рассказывал ей, бабе и болтушке, то, о чем должен был молчать даже на исповеди. «Почему вы хотите это сделать?» — «Потому что я хочу занять его место. Только и всего. Его заговор против Князя — великолепная идея. Я уберу Князя его руками. А затем уберу его. Вам это ведь должно понравиться, Мадлен?.. Мы… как эта знаменитая игрушка из Рус, ну, мат-реш-ка… Ведь граф обидел вас крепко… если не сказать больше?..» — «Скажите больше». — «Он вас убил. Растоптал. А вы не умерли. Вы задрали хвост пистолетом и немедленно…» — «Хватит. Я не желаю больше слушать про себя. Мы же уговорились. А уговор…»

Барон предложил ей сигару. Она разожгла, затянулась и закашлялась.

«Ешьте лучше ананасы, Мадлен. Это ваше прямое дело. Ваш граф будет отомщен. В скором времени. Когда вернется из турне по Эроп. Хитрюга. Путешествует. Скрывается. Надоел ему Пари. Понимаю. Его влекут безбрежные снега Рус. Но и меня они тоже влекут. Рус — лакомый кусочек. И она сейчас лежит на ладошке. Свернуть шею гусям, что держат ее теперь под лапами, под жирными крыльями, — раз плюнуть. И это сделаю я.»

«Пожалуй, вы сделаете все и везде, коли вас послушать. Похвальба — тоже великий грех».

«Я не хвалю себя. Я себя взбадриваю. Мне ведь совершать это все тоже очень непросто. Они оба, и граф и Князь, — мои друзья. Ну, Князь — шапочное знакомство, а граф… — Черкасофф помолчал. — Граф тысячью нитей был связан со мною. С детства. Потом наши пути слегка разошлись».

«И вы слишком сильно натянули нити, прикрепленные к ручкам и ножкам деревянной куколки».

«Язвительная Мадлен. Помолчали бы вы. Я делаю все для блага людей».

«Вы врете. Для своего. И только для своего. Зачем я вам нужна?!»

«Затем, что у вас чудесные синие глаза и длинные ноги».

Больше от него ничего нельзя было добиться.

Да и не требовалось.

Она узнала слишком много для того, чтобы отныне жить, напялив маску спокойствия и радости, под висящим в черной морозной ночи мечом Ориона над головой.

Они ехали до Венециа долго. Машина ломалась по пути, они ее чинили, благо парень оказался расторопным и сведущим. Он лежал под брюхом авто в придорожной грязи. Ковырялся в железяках нещадно. Вливал в дырки и пазы масло. Костерил машинных мастеров. Чертыхался. Божился. Воздевал руки к небу. Наконец, оборачивался к Мадлен с сияющим лицом: «Поехали!»

Она много курила по дороге. Высовывалась из открытого окна. Ее золотые кудри трепал ветер. Она говорила себе: куда ты, зачем ты. Поздно. Ты мчишься к нему. К человеку, с кем тебя связывало то, что люди зовут любовью. Ты любила его. Любила?! Его?! Не кричи. Твои внутренности разорвутся от молчаливого крика. Ты любишь его. Потому и едешь. Ты любишь его и Князя. Князя и его. Князь, прости мне отчаяние! Я не знаю, что за сила гонит меня. Ты знаешь. Не ври себе. Ты не сказала об этом барону. Ты плела небылицы в лицах про дожей и их сыновей. Наплела бы еще про скрипку Страдивари. Про Арлекина и Коломбину. Про свою свадьбу в соборе Сан-Марко. А правда ли, что на площади Сан-Марко такие тучи голубей… они сидят на плитах и парапетах фонтанов, на скатах крыш, на затылках позеленелых древних статуй, на плечах полководцев, на запястьях и на груди у гуляющих, смеющихся людей?.. Голуби… голуби… Ты будешь их кормить изо рта. Они любят нежность. Поцелуй голубку, душка граф. Она прилетела. Не простая, а золотая. Парень, шофер, что ты так воззрился на меня?! Поезжай. Горючего ты набрал вдоволь в бак. Под завязки. Одолеем еще кусок суши. Жаль, что люди не Ангелы, не умеют летать по воздуху. Если так быстро будем мчаться, с ветерком, скоро доберемся до Венециа. А нынче заночуем в придорожной гостинице. Постоялый двор. Как в прежние века. Хозяйка с фонарем в руке, с горячей сковородкой, чтоб согреть постель. Постель для одного?.. для двоих?.. Эй, парень, не зарывайся. Я хозяйская шлюха. Он мне ничего насчет тебя не приказал. Так что не пользуйся моментом. Не выказывай себя полным идиотом. Вали отсюда в авто. Закрой дверцу на ключ и спи. Сторожи машину. Хочешь в кроватке бай-бай?.. Вон соседняя каморка. Хозяюшка, проводите мальчика. Он заблудился. У него глазки слиплись, и он не нашел свою коечку.

Мальчик, милый, ты понимаешь, я не хочу и не могу. Ни обниматься, ни целоваться. Ни прижиматься телами.

Я хочу спать. Да ведь и ты тоже. Такой путь. Бинт дороги обвязал тебе глаза, и ты ослеп.

Хочешь, я тебя усыплю?

Я сяду около твоей кровати, положу ладонь на твои глаза и буду петь тебе колыбельную. До тех пор, пока ты не заснешь.

Она уселась близ его постели. Ее легкие, как лепестки, пальцы бродили по его лицу, волосам, векам, вискам. Спи, усни, дитя мое, угомон тебя возьми.

Он пытался схватить ее руку, прижаться к ней губами; привстать, подняться на кровати, обнять ее, сидящую так близко, так соблазнительно. От нее исходило ласковое, таинственное тепло, жар, полный молчанья и неги.

Она сидела рядом с ним и пела колыбельную, и водила рукой по его лицу до тех пор, пока он не заснул.

Она приклонила голову на одеяло, которым закрыла его, и так прикорнула, и уснула крепко, и во сне через одеяло обняла его, и их руки сплелись, и их уста соприкоснулись.

Так она лежала рядом с мальчишкой, шофером, пацаном, в придорожном отеле, в согретой раскаленной сковородой кровати, а в окна тянуло февральским холодом с улицы, это февраль кончался, и тем дальше на юг они стремились, тем чаще попадался на склонах гор цветущий миндаль, тем зеленее глядели остриженные виноградные лозы, тем стремительнее вихрились водоворотами и омутами бешеные реки: страсть владела миром Юга, а они устали ехать и ехать, они спали, молодая шлюха и юный шофер, и во сне она легла на него, навалилась грудью, животом, и он чуть не задохнулся, проснулся и обнаружил, что она, забывшись, крепко спит, лежа поперек него; и он не шевельнулся, затаил дыхание, от страха и счастья не двигался, моля Бога, чтобы продлилось это счастье — лежать с молодой и красивой женщиной на дрянной постоялой постели, тихо, чтоб не проснулась, обнимать ее, — а ну как она проснется и подумает: эх, ты, какой же ты дурак, или ты бессильный, не обнял меня, не набросился с поцелуями, не взял меня силой, как всякую женщину берут, ведь она в бессознаньи этого хочет всегда, — но он не пошевелился, он берег и стерег ее сон, он забыл о машине на улице, о ворах-угонщиках, о сне, о карнавале, о Венециа, о возлюбленных Мадлен, которые хотят нелепо, непонятно зачем, перебить друг друга, — и кто же главный мухобой, кто последним будет смеяться, — забыл о еде, о питье, о деньгах, что он зарабатывал извозом у барона, чтобы обвенчаться с маленькой девочкой из предместья, ух, пироги она бесподобные печет, будет хорошей хозяйкой, а уж целуется как!.. без перерыва… — он все забыл, он чуял перед собой, на себе, в себе лишь эту волшебную женщину, от нее исходил нежный запах розы, запах счастья от спутанных золотых волос, он поднял осторожно, чуть слышно руку и погладил волосы нежнее прикосновения прозрачных крыльев стрекозы; вот, я ночевал с Мадлен на постоялом дворе, в одной постели, и я не тронул ее, не потому, что не мог, — исходил желанием и жаждой, и копье мое воинственно торчало, настоящий римский, италийский воин я был, жаркий и жесткий, — а потому, что она лежала девственной на мне, чистой, как чиста иорданская лилия, как чиста незабудка во полях, колодезная вода в деревенском ковше; и я нежно, тайно прижимал ее к себе, целовал воздух вокруг нее, молился за нее, не зная, кто она, как идет и проходит ее жизнь; я знал, что у нее есть манто из голубых норок, прелестный особняк, смешные позолоченные туфли на высоких каблуках, — такие носит каждая прачка или уличная певица, для пущей красы, — и еще знал: хозяин, что ни день, кладет ее в постель к новому идиоту, а для чего — не догадывался, мало ли целей у богатых и умных людей; а больше ничего не знал; и она погнала меня в Венециа, будто я был лошадь; и вот мы мчимся; и вот мы спим вместе, хоть она и хохотала над совместным, со мною, сном.