Ночной карнавал - читать онлайн книгу. Автор: Елена Благова cтр.№ 55

И она нашла.

Они сидели в ложе, напротив нее. У нее в руках был сложенный веер, она поигрывала им, как играют ручной пташкой, пленным воробьем. Он держал бинокль, наводил его на шевеленье толпы, на кланяющихся на авансцене певцов. За корсажем у нее осыпала на красный бархат ложи тонкие лепестки большая махровая роза. Мадлен вспомнила розу гитаны, торчавшую в ее волосах, когда тореро танцевал с ней фламенко. Коррида. Жизнь — это коррида. Почему жизнь — постоянная битва? Неужели человек не устанет бороться? Пусть человек скажет себе: баста. Пусть все борется вокруг меня. А я буду сидеть тихо. Со скрещенными ногами. Со сложенными в благодаренье руками. С просветленным взглядом. И ничего не буду делать. Ничего. Ни пальцем не шевельну. Ни волосочком. Ничем. Никому не буду должен. Никому. Никому.

Мадлен встала в ложе. Не отрывала взгляда от жениха и невесты.

Люди на сцене опять запели, но она не слышала. Она смотрела на нее. Она рассматривала ее. В чем дело? Почему ревность? Эта женщина ничем не провинилась перед тобой, крошка. Она не посягала на твою жизнь. Не убивала тебя. Не ненавидела тебя. Она даже не отняла у тебя счастье. Это ты отнимаешь счастье у нее. Гляди, она заметила твой взгляд. Она тоже смотрит на тебя. Она поняла, кто ты. Она узнала тебя.

Ну и мымра же у тебя невеста, граф Анжуйский!

Длинное лошадиное лицо. Лошадиные зубы. Да она непородистая лошадка. Конь, на котором я сегодня каталась на карусели на Холме Мучеников, много лучше. Красивее. Гладко зачесывается. Хоть бы волосы взбила. На шее жемчуг поддельный. Он слишком ярко, вызывающе блестит. Настоящий — из раковин южных морей — тускл. Настоящий — нежен. Как накрашены ее ногти и рот! Она не знает тона своей помады. И, Боже мой, графская невеста, какие же у тебя рыбьи, тоскливые глаза, как тебе скучно, как тебе обрыдло жить на свете. Какая ты молодая старуха. Как тебе охота на покой. А покоя нет и нет. Не предвидится.

Ну, я тебе устрою беспокойную жизнь.

Мадлен сложила большой и указательный пальцы, сунула их в рот и оглушительно свистнула. Театр вздрогнул. Взоры всех обратились на хулиганскую ложу.

Вместо злостного хулигана публика увидела молодую женщину необычайной красоты, от ее головы исходило сияние, ее глаза метали синие молнии. Люди проследили за ее пристальным, тяжелым взглядом. Заметили пару — мужчину и женщину — в ложе напротив; мужчина перестал разглядывать в бинокль чужие галстуки и щеки, женщина прекратила играть веером.

Театр больше не слушал певцов и не смотрел на сцену.

Театр смотрел на них троих.

Невеста графа уронила веер. Ее обнаженная грудь и плечи покрылись красными пятнами. Она указала графу на ложу, где стояла, выпрямившись, как аршин проглотив, Мадлен. Граф затряс головой, отрицая очевидное, потом запрокинул голову и расхохотался. Кому был обиднее его хохот? Невесте? Любовнице? На сцене девушка в сарафане пела печально, отчаянно, воздевая белые руки, бросаясь в ноги старому седому человеку в короне. Не бери меня в невесты! Не мучай меня! Дай мне умереть свободной! Ты же любишь другую! Ты любил женщин! Ты прожил жизнь! Зачем тебе я?!.. Зачем тебе… я?!..

Невеста графа тоже встала и так же, не отрываясь, глядела на Мадлен.

Поединок взглядов. Ну что ж. Кто кого.

Тетар затаил дыхание.

Какая отчаянная музыка! Бедные музыканты в оркестровой яме, они знай себе пиликают, потеют. Худо им. И жалованье у них крохотное. И пашут они каждый вечер в пыльной яме. И репетиции у них по утрам. И дирижер на них орет. А на нее никто не орет. Она свободна. Она захочет — и уйдет из Веселого Дома навсегда. Прочь. И никто не догонит ее. Захочет — и бросит графа. Насовсем. Пусть он гонится за ней тогда. Умоляет. Кидается в ножки.

На сцене все наоборот. Там женщина кидается в ноги мужчине.

А есть на свете такой мужчина, которому ты бы кинулась в ноги, Мадлен?!

Долговязая невеста графа не выдержала. Злобно улыбнулась, показав лошадиные зубы. Повернулась спиной к Мадлен. Театр шумно, разом, выдохнул. Глядел на голую спину графской невесты. Она уходила из ложи. Граф бежал за ней. Остановился. Вернулся в ложу. Посмотрел из-за обтянутого кровавым бархатом парапета на торжествующую, гордо стоящую Мадлен. Плюнул. Вытер лоб тылом ладони. Публика зааплодировала. Кто-то крикнул: бис!.. браво… Мадлен вскинула руки и хлопнула в ладоши. Раз, другой.

Она аплодировала графу. Его невесте с лошадиной мордой. Публике, выдержавшей поединок с честью. Себе, своей улыбке, своим рукам, глазам, груди.

А душа… Что душа?.. Кому она-то нужна. Зачем ее тревожить. Пусть живет одна. Ей в одиночестве легче. Никто и не знает, что она у нее есть.

Мадлен сделала ручкой почтеннейшей публике, театр взвыл, засвистел, затопал ногами, закричал приветствия, засмеялся. Она повернулась и вышла вон из ложи.

Спустилась вниз по лестнице, устланной потертым тысячью каблуков ковром, в зеркальный вестибюль, прошла к выходу. В зеркалах отразилась великолепная, как мраморная статуя, женщина с золотой львиной гривой, на высоких позолоченных каблуках.

Она все никак не могла выбросить свои дешевые, от мадам Дюпле, позолоченные туфли. Жалела.

Мои рыдания не стоят ни гроша. Мои рыдания не стоят ни…

Слезы льются потоком. Их не унять. Их уймет только Бог. При чем тут Бог? Он ей совершенно не подмога. Он подмога бедным, жалким, страждущим, жаждущим. Она не страждет и не жаждет. И не бедствует. Зачем она так рыдает о графе? Ведь у нее есть сейчас драгоценность. Жемчуг. Настоящий. Тускло горит в черноте осеннего вечера. Мадам ее не тревожит. Кази с гостем. Риффи с гостем. Пусть они попотеют. Она сегодня закрылась на ключ. Никого не пускает. Ее нет. Ее нет больше в Веселом Доме. А где она? А она в своих мечтах. Почему бы ей, девке Мадлен, хоть разочек не помечтать.

Вот он, ее неподдельный жемчуг. Вот. На тонкой, тонкой ниточке. Леске. Сияющий. Нежный. Его можно взять в губы. Подержать. Покатать в пальцах. Прижать ко лбу. К горячему, горячечному лбу, полному невероятных дум, бредовых видений, сполохов зимнего пламени.

О Мадлен, ведь идет зима. Грядет зима, и нет от нее спасенья. Где он, тот офицер с царственной выправкой, что танцевал с ней на балу у короля? Он ушел. Исчез в шелесте дождя. А завтра выпадет снег. Снег укроет Эроп, укроет ее плечи, заблестит на эполетах неведомого офицера. Она его никогда больше не увидит. Зачем она плачет? Ведь она помнит не только круженье по залу в танце и его руки на своей изгибающейся лозой талии. Она помнит все, что было до танца. Зиму. Березы в инее. Шар Солнца над золотыми куполами. Поезд, перед вагоном он ее целует на прощанье, она в пелерине сестры милосердия, на лбу, на белой ткани, вышит красный крестик. «Я вышила его своею кровью». Милая девочка, это всего лишь шутка. Не шути так. Я ведь тоже еду на смерть. А ты, чьи руки предназначены для вышивок за пяльцами и для нежных пожатий в танце, для алмазных браслетов и поцелуев на ложе любви, будешь обмывать раны, подсовывать утки под лежачих, отирать холодный смрадный пот со лбов умирающих, выжимать поганые тряпки и всовывать в ведра швабры, моя полы в замаранных кровью госпиталях. О моя княжна, о моя Великая Княжна. Лучше бы Господь покарал меня тысячу раз, чем я видел бы твои страдания.