Ночной карнавал - читать онлайн книгу. Автор: Елена Благова cтр.№ 119

— Затем, что Пари — очень маленький город, Мадлен. Я договорился с бароном полюбовно. Он не такой дурак, как тебе кажется. Мы с ним объединились. Мы соединили усилия и направили их против…

Он замолчал резко, будто ему перерезали горло. Осталась только музыка. Ленивый, томный блюз. Звуки изгибались, как змеи, вставшие на хвосты. Пары качались в полутьме и дыму, в сполохах таинственных огней. Слышались короткие смешки. Шепот висел в воздухе, как дым. На сцене появились обнаженные одалиски с перьями на головах. Женщины выделывали замысловатые па, садились на шпагат, вставали на руки. Человеческое тело зыбко, изменчиво, лукаво. Оно гнется, ломается, выжимается, как тряпка, выживает, высвечивается изнутри, как яркий лимон, лежащий на темно-синей ткани. Золото и синь. Цвета Мадлен. Цвета Рус: пшеница и небо. Васильки и подсолнухи. Купол храма снаружи золотой, изнутри синий: мастер Нестор расписал его твердью звездной. А то и купола такие в Рус бывают: крашенные синей краской, с золотыми звездами на них.

— Против кого, Куто?

— Успокойся. Это не твоего ума дело.

Он прекрасно знает про Князя.

Господи, Мадлен, голову на отсечение себе дай, — это против Князя они оба пошли. Они куш не упустят. Они друг другу уже руки монетами умыли. Тридцать сребреников или тридцать тысяч сребреников — какая разница? А розовая вода все льется, льется из кратера. Та душистая вода, которую сливали на грязные руки первому прокуратору Иудеи. Ты, Мадлен, о нем ничего не знаешь, кроме двух-трех строчек из Евангелия, что бормотала иногда бедная Кази, придя к Мадлен в будуар под утро, забравшись на диван, в чем мать родила, и листая книгу, где брезжил хотя бы мираж спасения. Они жили в ужасе, да. И сейчас живут. Почему она не читает книг?! Почему ее сжигают страсти… много страстей, из которых не выбраться за просто так, и она тонет в них, захлебывается, пытается выплыть?!

Но есть же, есть Мир Иной.

Она чувствует это.

После встречи с Князем полог откинулся. Она увидела невидимое.

Только бы с Владимиром ничего не случилось.

А этот человек, танцующий с ней… Она спасла его. Она примчалась в Венециа; ее принес туда погибший рыжий Ангел — на спине, на крыльях, на загривке. Что ему еще надо? Он сам вернулся. Он пошел прямо в пасть зверя. И звери не загрызли друг друга. Не покусали. Смотри-ка, какие ласковые!.. Поняли друг друга. Или обманули. Скорей всего, это притворство барона. Барон держит всегда в уме сто ходов вперед. А графа легко купить. Он наивен и доверчив. О его заговоре знает уже весь Пари. Ей об этом говорили в постелях ее знатные любовники — люди, за которыми в оба следил барон.

— Я знаю, что вы задумали. Я тоже не лыком шита.

— Ты?.. Мадлен, не смеши меня… Мадлен… — Он зарылся носом в ее кудри, затрясся — то ли от еле сдерживаемого смеха, то ли от сдавленных рыданий. Если он и плакал, то понарошку. — Ты не тем занимаешься в жизни, Мадлен.

— А чем мне надо заниматься?.. По-твоему, кто я?..

— Ты?.. Если бы я был просто человеком… клерком, служащим, угольщиком… крестьянином… я бы на тебе женился. Сделал бы тебя хорошоей женой… матерью… ты выносливая… ты красавица… ты здоровая, как бывает здоровая и породистая лошадка… ты принесла бы мне отличных, здоровеньких ребятишек… Мыла бы посуду… стирала… варила бы обед… вязала, штопала… при этом не теряя красоты своей, всегда улыбаясь, смеясь, всегда бросаясь мне навстречу, когда б я приходил домой после работы, усталый, весь в саже… или в стружках… или перепачканный землей, навозом… или с запахом типографской краски… Я бы обнимал тебя крепко и выдыхал тебе в ухо: ну, здравствуй, женушка!.. вот и я… ты ждала меня?.. О да!.. — шептала бы ты, и мы бы сливались в объятии… заслуженном, долгом, счастливом…

— А почему мы не можем так сделать в жизни, Куто?..

Голос ее пресекся. Она зажмурилась и помотала головой, отгоняя горькое наваждение.

Танец продолжался. Музыка лилась зазывно и тягуче, обворачивая руки и ноги истомной пеленой, ломая кости и суставы, наполняя неудовлетворенным вожделением пустой сосуд сердца.

Куто сильнее прижал ее к себе. Она положила голову ему на плечо. Уткнулась лицом в его грудь. Она… плачет?.. Небывалое дело… Не плачь, Мадлен, это все пустое… Ты же знаешь, Мадлен: ты — мое воспоминание. Ты моя незабываемая радость. Но не надо сыпать на рану соль. Соль сыплют на охоте для оленей, чтобы они подходили и лизали ее. А в это время жестокий охотник из-за куста спускает курок. Не сыпь на рану соль! Повремени! Может, еще ничто не кончено. И все еще повторится. Ведь любовь повторяется, Мадлен. Я хочу, чтоб ты осталась воспоминанием, но у меня не получается. Не выходит. Я рядом с тобой. И я хочу тебя. Я хочу тебя страстно и неистово, с прежней силой, как когда-то, встарь, как там, у глупой старухи Лу, как на дрянном катерке на Зеленоглазой, как в Венециа, в отеле на берегу сияющей рассветной лагуны.

Они прижимались друг к другу. Тело, тело, что ты такое?! Ответь!

Молчит. Вернее, говорит: орет. Кричит. Приказывает.

Возьми ее. Возьми меня.

Он оторвал ее от себя. Музыка зависла над ними, как прозрачная стрекоза со слюдяными синими крыльями.

Он весь дрожал. Его лицо было рядом с ее лицом. Она и с закрытыми глазами видела, как горят огнем непобедимого желания его глаза — два скальпеля, всегда пытавшиеся ее вскрыть, распахнуть, распахать, разрезать надвое, чтоб увидеть, узнать, что у нее внутри. Какой секрет она хранит. Из чего состоит ее бессмертная, неуничтожимая никем и ничем суть.

— Мадлен. Открой глаза.

Музыка. Музыка. Она томит. Она шепчет. Она обнимает и проникает внутрь. Глубоко внутрь. Она становится тобой, музыка. Вас уже не расцепить. Не разъять.

— Не хочу. Я вижу все и так. Ведь музыка. Только музыка. Только она.

— Мадлен. Ты моя женщина. Только моя. Слышишь?!

Музыка. Музыка. Кроме музыки, она ничего не слышит.

— Мадлен. Мадлен.

Оттого, что ты будешь бесконечно повторять мое имя, я вновь твоей не стану.

Да я уже и не твоя. В твоих объятьях только бренная плоть. Дурацкий мешок, набитый костями, мясом, кровью, лимфой. Будет смерть, и душа вылетит из тела, как огромная страшная цветная бабочка, и незримо порхнет ввысь, к звездам; а тело зароют глубоко в землю, положив в деревянный ящик, и споют над ним гундосые песнопения, псалмы, пробормочут нелепые хвалебные слова, провоют причитания и плачи. А бабочка полетит. И будет лететь. И она увидит свет. Тот свет, что не видим мы, живущие. Мы боремся лишь за обладание телом. Своим ли, чужим… все равно. Плоть! Бери ее! Ешь ее! Хватай ее, кусай, ломай! Она не твоя. Она — чья?!

— Что?..

Музыка. Музыка.

— Мадлен. Или ты моя, или я тебя убью.

А, вот оно. Все ясно.

Все высветилось бешеным, резким светом. Озарены все углы. Все каморки. Все закуты под всеми лестницами. Все камеры в тюрьмах. Все Черные комнаты в Воспитательных Домах.