Ночной карнавал - читать онлайн книгу. Автор: Елена Благова cтр.№ 107

Царь сидит под лампой, положив руки на стол, крепко, неразъемно сцепив побелевшие пальцы. Он думает. Он молчит. Семья слушает тихий голос Таты, читающей Откровение святого Иоанна. Есть жизнь, и есть смерть. И она едет на белом, на бледном коне.

— Руся!.. зачем ты так тяжело дышишь, деточка?.. У тебя жар?..

— Нет, Мама, я вспомнила Гри-Гри… Его убили…

— Нет, о нет, ласточка, его не убили… Он воскрес… он выбрался из-подо льда… Его пытались утопить в реке, но ты же знаешь, что Гри-Гри не такой, как все люди… Он сильнее всех… он святее всех… Его накормили ядом — он извергнул яд обратно, и святой мыслью очистился, очистил и плоть и душу свою… Он еще к нам придет, Русенька!.. Жди его… Он спасет нас всех… Вызволит отсюда…

— А разве мы в тюрьме, Маменька?..

— О, любовь моя…

Молчание. Как в пустыне, сжав руки, сидит Ника, опустив голову, и я вижу, какие у него тени вокруг глаз, веки висят мешками, какая жалкая, нищая седина в его разметанных волосах. Раньше он стригся ежиком. Где его китель? Где его эполеты?.. С его гимнастерки слепыми глазами глядят медные пуговицы. На каждой пуговице — двуглавый орел. Голова повернута в одну сторону. Голова — в другую. Родина. И чужбина. Глядит одна птица двумя головами. А сердца… тоже два?..

— Дети, — летит по комнате шелест Алиного голоса, — уже так поздно… Пора спать…

— Не хочу! — пронзительно кричит Стася.

Стасенька, ты у нас всегда была неистовая. В тебе текла солнечная кровь. Ты забиралась на яблоню в Царском парке и прыгала с нее вниз, на стог сена. Ты вставала во весь рост на спине кобылы, мчащейся по песчаной насыпи, и лошадь подвернула ногу, а ты покатилась с крупа, закричала, удержалась руками за гриву, кряхтя, залезла снова на бегущего зверя и упрямо уселась верхом. А мы стояли поодаль, орали, прыгали, плакали, били в восторге в ладоши. Ты предчувствуешь что-то. Что?! Скажи нам! Крикни!

— Стасенька, ты бы уже десятый сон видела…

— Глядите, какие звезды! — печально говорит Леля, подойдя к растворенному окну.

Леля старшая. Она мечтает о любви. Ее грудь вздымается, наливаясь, будто персик, соком первоначальной женственности. Мы все шкеты и головастики; Леля — девушка. Она настоящая Царевна. Не чета нам всем. Я-то и вовсе не в счет. Приблудная овца. От какого порыва Царя явилась я на свет? Он так и не рассказал мне никогда, где увидел мою мать, как встретился с ней, как полюбил. Это была его тайна. Ни дети, ни Аля, ни Гри-Гри не были в тайну посвящены. Лишь одна Леля догадывалась о том, что на свете есть любовь; она строго и ласково смотрела на меня, когда я стирала в тазу Татино платьице, или пилила дрова с Лешей во дворе Ипполитова дома, или низала на рыбацкую леску бусы из сухих ягод уральской рябины для Стаси, или расчесывала собачку Джипси, Русину любимицу, железным лошадиным гребнем.

— Твои густые золотые косы, Лина, — говорит Леля, отвернувшись от окна, от черного плата ночи, вышитого адамантами, — надо расчесывать лошадиным гребешком… как шерсть Джипси… Давайте завтра воды накипятим, искупаемся… На речку нас не водят — запрещено… Так хоть в баню пойдем… попросимся!.. смилуются, Бога ради…

— Леля! — Голос Али сух и глух. — Никого, никогда и ни о чем не проси. Ты Цесаревна. Тебе не пристало. Царице пристало попросить лишь об одном.

— О чем, о чем?..

Мы все, дети, сгрудились около стула, на котором сидела Аля. Ангорский платок сползал с моих плеч, падал на некрашеные, с глазками, половицы. Стася, встав около Мамы, теребила кружева на ее шее, как четки, перебирала жемчуга ожерелья.

— Если тебя, Царского сына или Царскую дочь, будут казнить злые люди, ты волен попросить их, чтобы тебя не бросили на съедение птицам-стервятникам, не утопили, пустив на корм рыбам, а выкопали яму — в лесу ли, на косогоре, в поле — и похоронили тебя в родной земле, по-христиански, и прочитали над твоей могилой молитву. И это была бы твоя первая и последняя просьба.

— Мама, Мамочка, а как же я прошу тебя: дай мне то-то, можно ли сделать вот это… как?..

— Это не все не просьбы, дети. Это обращения. Просьба — то, чего ты молишь у другого так, как если бы молил у самого Господа.

Мы притихли. Часы над нашими головами пробили три.

Скоро рассвет. Июльская ночь быстро летит, как птичка малиновка.

— Линка… малинка… — шепчет сонный Леша и клонится тяжелой головенкой на спинку резного стула, похищенного купцом Ипполитом, владельцем Дома, из бурсы. — Отведи меня в постель… я уже за столом сидел, задремал, да такой сон вдруг увидел… страшный…

Руся вздрогнула.

— Какой, Алексей?.. вечно тебе привидятся привидения…

Отец молчал. Ничего не говорил. Руки сцепил. Перед собой тяжело глядел.

Аля встала, прошуршав платьем.

— Тревожная ночь. Непонятная, mon chere.. Слишком тихо… И тюремщики наши, чувствую, не спят… Кто-то ходит внизу… в подвале…

— Тебе кажется, Аля, — тяжело роняя чугунные слова, наконец произнес Царь. — Никого там нет. Это все страхи. Помолись. И пусть дети помолятся вместе с тобой.

— Дети! — Аля возвысила голос, встала прямее. Сложила руки лодочкой. — Вознесем хвалу Господу! Попросим Его отвести от нас чашу скорби… и вознаградить нас за все наши мучения…

— Папа, зачем ты отрекся от престола?.. — прошептал Леша.

— Я Царь, — ответил Отец шепотом. — И умру Царем. Отречение, узурпация, революция, переворот… слава и власть… гибель и воскресение… Все ничто перед тем, что мы — Цари Рус. Так было. Так будет. Так останется. Аля! Молись за нас!..

— Отче наш, — запели мы хором, и от слез оборвалась нить Алиного голоса, — иже еси на небеси… Да святится Имя Твое, да пребудет Царствие Твое… Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли…

Внизу, в подвале Ипполитова Дома, стучали. Перестуки. Глухие вскрики. Удары в стену твердым и железным. Пересвист. Звон — будто упала и покатилась железная болванка. Перебранка. Наглый, короткими взрывами, как пулеметными очередями, смех. Возня. Сквозь молитву доносились звуки иного мира. Железа. Камня. Гибели. Ужаса.

Мы не хотели их слышать. Мы молились.

— Мама, а что значит: смертию смерть поправ и всем, живущим во гробех, живот даровав?.. Так на Пасху тропарь поют…

Широко раскрытые, огромные, ясные глаза Руси — северные озера — поднятые вверх, остановились на лице Али, а ручка моей сестры протянулась и пальчики, шаля, стали перебирать крупные жемчужины неизменного — утром, днем и ночью — ожерелья. Это ожерелье подарил ей Ника перед свадьбой. Она никогда не снимала его. Как нательный крест.

— Это значит, доченька, что мы не умрем; а если и умрем, то оживем волей Божией; а ежели Бог захочет и еще крепче полюбит нас, то он людей возьмет жить к себе на небо.

— И мы все на небе будем?.. Да?..

— Да, — шепотом ответила Аля, уронила лицо в ладони и заплакала.