Запах смерти - читать онлайн книгу. Автор: Александр Лидин cтр.№ 61

Когда она рассказала нам об этом, Викториан лишь усмехнулся. Исполнив просьбу Павла, он чувствовал себя слегка виноватым перед Искусством и считал, что должен разобраться во всех последствиях эксперимента.

– Значит, он пришел к тебе признаваться в любви?

– Да, мне так показалось. Но любовь ли это?

– На следующий день после того, как выгнал Светлану?

– Он так сказал.

Колдун задумался.

– Ты знаешь, Искусство никогда не упускает своего. Мне кажется, твое вмешательство в его внутренний мир сильно повлияло на его разум. Ты раньше в нем ничего особенного не замечала?

– Нет… Возможно, он иногда был немного грубоват, – задумчиво протянула Валентина.

– Тогда надо искать ответы в твоем путешествии…

И Валентина стала в очередной раз пересказывать, что же случилось с ней там – в мире Мухи. Викториан заставлял ее рассказывать об этом снова и снова, задавал вопросы, пытаясь воссоздать ее путешествие в мельчайших деталях. Но Валентина слишком плохо помнила эти детали. Случившееся напоминало страшный сон, где отдельные происшествия выпадали из памяти или смазывались, видоизменялись и постепенно стирались, как запись на старой магнитофонной пленке.

* * *

Трудно ли человеку убить себя?

Наверное, да.

А если человек уже убил многих и привык к Смерти?

* * *

Тишина. Где-то за стеной мерно топали сапоги надзирателя. В такт часам на стене коридора.

Тик-так. Топ-топ. Тик-так.

Дрожащие пальцы с трудом нащупали узел галстука. Почему они не отобрали его? Обычно, когда человека сажают в КПЗ, у него обязательно забирают галстук и шнурки.

Из карманов Павла выгребли все, а вот галстук оставили. Почему?

И почему его посадили в одиночку?

Он попробовал на крепость серую полосу галстука; пальцем провел по острому заглаженному краю. В полутьме камеры предварительного заключения можно вообразить, что галстук – огромный нож, и достаточно провести глубокий надрез…

Но Павел не видел галстука. Глаза его все еще были слепы от сияния настольной лампы, которую следователь на допросе развернул так, чтобы свет бил ему в глаза.

– Где вы были вечером пятнадцатого ноября?

Какой это был день – пятнадцатое ноября? Вторник… Среда… Что случилось в этот день? Павел не помнил. С тех пор прошло больше трех месяцев. А следователь дотошен. Он поднялся из-за стола, потянулся вперед. Его лицо, словно лик неведомого демона, проступило из темноты, и свет лампы, накладывая грим искаженных теней, сделал его поистине ужасным.

– Где вы были пятнадцатого ноября?

Где он был? Мысли разбегаются. Вот заплаканная Светлана собирает вещи. Вот он с криком: «Пшла вон, дура!» выталкивает ее за дверь. Что с ним случилось? Почему он стал так груб с ней, с той, которую всего несколько дней тому назад обожествлял? Той, ради которой согласился отказаться от своей силы, отринуть часть «божественного», сокрытую в нем?

А Валентина? Как случилось, что она заняла в его мыслях место Светланы? Почему? Почему он теперь сгорал от страсти к женщине-воину? К убийце, исполняющей волю неведомого Отдела? Вот он вылетает из ее квартиры на лестничную площадку, и Валентина швыряет вслед ему торт и бутылку…

Валентина!

Сидя в полутемной камере и играя с галстуком, он видел ее лицо. Оно проступало из тьмы. Прекрасные губы медленно шевелились. Валентина что-то говорила. Белые волосы, бледное лицо… Его Снежная Королева!

Он не помнил жарких ночей со Светланой. Она для него больше не существовала. Это только еще один серый человек. Такой же, как он сам.

А тот следователь?

Как милиция нашла его? Или тут виновато Искусство? Стоило отречься от него, и волшебный щит, делавший Жаждущего неприкасаемым, исчез.

Что же случилось в ноябре?

Это была его ровесница. Она жила этажом выше, но Павел никогда не был с ней знаком. Некрасивая, даже немного привлекательная в своей уродливости. Тощее скуластое лицо с выдающимся вперед острым подбородком. Все было тщательно спланировано. Он поймал ее на лестнице, усыпил хлороформом и затащил к себе в квартиру. Никто этого не видел. Или видел? Или у него дома остались какие-то следы? Нет. Он все тщательно подготовил. Она так и не проснулась. Но какая разница? Она спала, а он наслаждался ее телом, кромсал ее плоть…

Теперь воспоминания о Запахе, о скальпеле заставляли его трепетать. Стоило ему заснуть, как он снова переживал одну из многочисленных сцен убийств. Он снова резал и насиловал, но радости наслаждения Запахом уже не было. Осталось лишь черное отвращение к самому себе. Кем же он был – не для людей, для самого себя: Богом, дарующим смерть, слугой Искусства, писавшим непревзойденные картины ножом по живой плоти, или маньяком, уничтожающим, насилующим мужчин и женщин без разбора во имя извращенной причуды?

Медленно скользила меж пальцев ткань галстука. В ушах гремел голос следователя. Перед глазами стояла Валентина.

И снова Смерть.

Павел чувствовал, что Смерть рядом – нужно только протянуть руку, и он коснется ее. Коснется настоящей Смерти. Великой Смерти.

Павел медленно встал. Движения его были заторможены, как во сне. Медленно пошел он по камере, по кругу вдоль стены. Вот оно – окошко. Квадратная дыра под потолком, надежно забранная решеткой. Но ему не нужно окно. Он не собирается бежать. Ему нужна решетка.

Встать на цыпочки, продеть ленту галстука через перекрестье стальных прутьев.

Павел остановился. Он хорошо помнил, что повешенные в момент смерти опорожняют мочевой пузырь и кишечник. Висеть обгаженным? Это лишает Смерть благородства. Но отступать поздно. Другого выхода нет. Можно было бы перегрызть вены, но это страшная, долгая смерть. Лежать на полу и чувствовать, как вместе с кровью вытекает из тебя жизнь…

Нет!

Его пальцы дрожали. Галстук – полоска крепкой ткани – его надежный проводник к Смерти. Павел осторожно продел галстук между прутьями.

Ему казалось, что рядом стоит Валентина и насмешливо смотрит на него.

– Куда ты собрался? – в ее голосе звучала издевка.

– Я ухожу, – ответил он, и голос его громом разносится по камере.

– Из-за того, что я отвергла тебя?

– Нет. Я больше не могу жить чудовищем. Милиция наверняка сообщила обо всем моим родителям, Светлане…

– Разве она теперь тебе не безразлична?

– Да. Теперь ты для меня единственная.

– Но почему?

– Я сам не знаю. Я стал другим.

– Ты любишь меня и заявляешь, что сам чудовище. Но ведь все мы – люди Искусства – чудовища. Я убила людей не меньше, чем ты, так же как и Викториан. Почему ты считаешь себя чудовищем и при этом признаешься мне в любви? Чем я отличаюсь от тебя? Я убивала даже больше, чем ты… А сколько мужчин побывало в моей постели…