Семь храмов - читать онлайн книгу. Автор: Милош Урбан cтр.№ 44

— Значит, действовала целая группа. Террористы, сектанты… или же те и другие вместе.

Полковник задумался.

— Может, вы и правы. Но тогда почему они не взяли на себя ответственность за убийства? Это необычно для террористов. На всякий случай я прикажу еще раз исследовать булыжники, которые бросили в окна Пенделмановой и Ржегоржу, а также письма, полученные Загиром.

Вот оно как. Значит, и Ржегоржу достался свой булыжник. Я вспомнил о том камне, что лежал у меня дома в столе. Изначально я не собирался говорить о нем, но теперь решил рассказать Олеяржу историю, происшедшую в Главовском институте. Правда, я не упомянул о Розете в окне здания и, разумеется, о животном на прозекторском столе. Я объяснил, что искал в институте своего знакомого, а злоумышленники выследили меня и воспользовались подходящим моментом, чтобы напугать.

Олеярж слушал меня, и взгляду него мрачнел. Потом он взорвался — мол, самодеятельность мне запрещена. Он выругал меня за то, что я ничего не сообщил ему прямо в пятницу, и наконец, немного успокоившись, велел принести булыжник в полицию, чтобы сравнить его с остальными. Устремив взгляд за окно, полковник обронил, что не желает иметь меня на своей совести.

Его озабоченность показалась мне искренней. Но кто знает — возможно, в ней таилась угроза.

Около полудня он поднялся и пригласил меня пообедать вместе внизу, в столовой. Я согласился. На раздаче я выбрал вегетарианское второе и гороховый суп. Молодая повариха почему-то наполнила мою тарелку до самых краев; я отметил, что она и еще одна девушка смеются надо мной. Когда я нес поднос, несколько ложек супа, конечно же, выплеснулось. Олеяржа мой выбор явно удивил; сам он супом пренебрег, зато заказал нам обоим пиво. Прежде чем заплатить, он с таким стуком поставил мою кружку на поднос, что я едва не выронил его из рук. Супа в тарелке осталось не больше половины. Из кухни шел пар, насыщенный ароматами тушеного мяса, в основном пахло чесноком и лавровым листом. Зал показался мне набитым до отказа. От волнения у меня задрожали руки, мне чудилось, что все отрываются от еды и следят за тем, как я с полным подносом неуверенно шагаю по скользким кафельным плиткам. Я буквально слышал, как утихает звяканье столовых приборов и как оборачиваются в мою сторону даже те, кто сидел ко мне спиной. У меня слезы навернулись на глаза, и голова закружилась, а из носу потекла кровь. Я стал заложником этой глупейшей ситуации.

Я задрал голову, но было уже поздно. Над верхней губой пробежала теплая струйка, и несколько капель упало в суп, оставив на поверхности густой жидкости три расплывшихся следа. Я заморгал, отгоняя слезы, вызванные кухонными испарениями. Я стоял в центре зала. Краешком глаза я заметил полковника, который как раз садился за пустой стол на другом конце помещения и махал мне. Кроме него, на меня никто не обращал внимания, я не увидел ни единого насмешника; с души у меня точно камень свалился, и уже куда более уверенно я двинулся в путь через зал.

И снова едва не выронил поднос. Справа, неподалеку от транспортера для грязной посуды, сидела Розета. За столом не было никого, кроме нее. Мне ужасно захотелось подсесть к ней, но демонстрировать свой неприличный нос я не отважился. Меня удивила ее внешность — она опять совершенно изменилась. Куда подевалось худое лицо, смотревшее на меня из окна Главовского института? Я видел полные щеки, толстую шею, плотно обхваченную воротником, мясистую спину, запихнутую в черную форменную сорочку — в общем, поперек себя шире, как говорят в народе. Разве под силу кому-нибудь так быстро поправиться? Ее форма словно была ей мала, она сдавливала ее тело. Полицейский, плененный собственной униформой. Женщина, плененная собственным телом. Перед Розетой стояли одна глубокая и две мелкие тарелки. Все три были пусты. И еще три вазочки. Одна — почти пустая, а две полные. Ванильный пудинг с малиновым соком и взбитыми сливками. Первую вазочку она опустошила как раз в тот момент, когда я проходил мимо. Оглянувшись, я заметил, как она отодвинула ее в сторону и потянулась за второй. Виду Розеты был несчастный. Я заставил себя идти дальше.

Лента транспортера скрипела, перекрывая шум голосов, грязные тарелки тряслись и позвякивали. Мне вдруг представилось, что все эти неаппетитные объедки, уезжающие в кухонное закулисье, исчезают в ненасытной утробе Розеты. Я быстро выглянул из окна, чтобы успокоить нервы видом высокого неба. В нем кружила стая воронов.

За едой Олеярж завел речь о молодых людях, пропавших на прошлой неделе. Их родители рассказали, что им было по семнадцать лет и что они учились в языковой гимназии — впрочем, довольно посредственно. В последнее время они очень сблизились, часто навещали друг друга, вместе ходили на концерты. Полиция, разумеется, предположила, что подростки сговорились и убежали из дома, но родственники с этой версией не согласились, потому что семейные конфликты, если таковые и случались, были мелкими. Тогда следователи решили, что речь идет о тайной поездке за границу, о которой родителям предстояло узнать лишь постфактум. Однако молодые люди не взяли с собой ни вещей, ни документов. Оба ушли одетые по сырой погоде, и тот, что прихватил скейтборд, сказал матери, что должен встретиться с приятелем на площадке под Новой Сценой. [42] Домой он обещал вернуться до полуночи. Полиция все еще разрабатывала версию тайной поездки; Олеярж напомнил мне, какой популярностью совсем недавно пользовались путешествия в Амстердам.

Я возразил, что это относилось к временам, когда в Праге было не так-то просто достать наркотики. Он махнул рукой — мол, ему об этом известно, но надо же было продемонстрировать родителям, что полиция знает свое дело. А по правде говоря, следствие топталось на месте, сыщики надеялись, что мальчишки все-таки где-нибудь загуляли и объявятся в начале недели. Но они не объявились. Я понял, что, возможно, ошибся, когда несерьезно отнесся к их исчезновению.

Когда мы пили кофе, к нам подсел шумный человек в белом халате и яростно набросился с ножом на жесткую говяжью отбивную. Его черные сальные волосы отливали металлическим блеском, а кончики густых, старомодных и ухоженных усов того же цвета слегка загибались кверху. На носу у него сидело пенсне, которое в сочетании с белым халатом должно было бы придавать ему вид неприступный и самоуверенный — но этому мешал исходивший от неряхи резкий запах пота. Казалось, усач сошел с какого-нибудь пожелтевшего от времени дагерротипа девятнадцатого века.

Я был уверен, что уже видел его раньше, да и он, жуя, поглядывал на меня так, словно мы с ним встречались, причем встреча эта была не из приятных. Олеярж представил мне его как доктора Труга, судебного патологоанатома и университетского преподавателя анатомии. И тут меня осенило — я вспомнил, где его видел. В первый раз это было в минувший понедельник, когда он после долгих отнекиваний приехал к Центру конгрессов за ногами убитого Ржегоржа, во второй же раз я встретил его в пятницу в коридоре Главовского института. Может, именно он и резал того единорога?