Валентайн - читать онлайн книгу. Автор: С. П. Сомтоу cтр.№ 88

Мне было видение.

Вчера вечером, на закате, я поехал в холмы за городом. Я доехал до самой вершины этих благословенных холмов. Я был один — вдали от города, вдали от угольных шахт, вдали от этого храма, который я выстроил в Вопле Висельника с вашей помощью, дорогие друзья, вдали от всего, сотворенного человеком. Я стоял на вершине холма и смотрел на заходящее солнце. И я встал на колени и помолился Господу нашему. Я сказал ему: Господи, почему, почему ты посылаешь мне столько несчастий и бедствий, ведь я твой верный и беззаветный слуга? Почему меня обвиняют в блуде и прелюбодействе, в том, что я ловко дурачу своих прихожан и не желаю отдать кесарю кесарево? Я молился, молился, молился, и слезы текли у меня по щекам, я просил Господа: Боже Всевышний, не отверни от меня свой лик, ведь я люблю тебя так же, как прежде, люблю тебя, несмотря ни на что, потому что, если я перестану тебя любить, у меня не останется ничего, кроме боли.

А потом я увидел, что собирается гроза.

Увидел черные тучи, закрывшие солнечный лик. Это было красиво, и страшно, и грандиозно — как и все, что творит Господь! Я молился и плакал, осознавая свою ничтожность перед величием и великолепием небес и земли. И Бог удостоил меня видения.

Господь обратился ко мне, ничтожному, со словами:

— Дамиан, слушай меня. Слушай и передай Мое слово миру. Я низверг тебя до самого дна, дабы ты на себе испытал всю ту низость и грязь, в которую впали сыны человеческие, и когда ты познаешь горечь и унижение, Я опять вознесу тебя на вершину, дабы ты понял истинную величину Моих замыслов. Слушай меня, Дамиан.

— Да, Всемогущий. — Я не смел поднять глаз.

И Господь сказал так:

— Я собираюсь произвести фундаментальную перемену в самой природе мироздания. Это произойдет ровно в полночь, завтра, в день Летнего солнцестояния — да, это языческий праздник, но я Бог для язычников, так же, как я Бог для верных. Пусть они сами это и отрицают, но я — их истинный Бог.

— И что это будет, Господи? — спросил я робко. — Второе пришествие, Страшный суд... ядерная катастрофа? Ты опять снизойдешь на землю во славе своей и величии, дабы судить и живых, и усопших?

И я почувствовал у себя на лице благостное дыхание, и Бог коснулся меня своей дланью, и душа моя возликовала, соприкоснувшись с Отцом небесным, и было так, будто раньше я был слепым, а теперь вдруг прозрел. И я увидел великий свет. И услышал небесную музыку — пение ангелов. Мощный орган и тысячеголосый хор в моем виртуальном соборе — это лишь слабое эхо той дивной музыки...

И хотя я по-прежнему не решался поднять глаза, я знал, что Господь улыбается мне. Он сказал:

— Ты, мой возлюбленный сын, приведешь людей к свету, выведешь их из пустыни тьмы.

— Я, Боже? Но я недостоин.

— Конечно, ты недостоин, — ответил мне Бог. — Да и кто из сынов человеческих был бы достоин? Но ты мне нужен. Начиная от часа, который я определил и назвал, когда я снизойду в своей славе на землю, на земле будет новый завет. Третий Завет. Могущественные падут, и последние станут первыми.

И Он открыл мне свои грандиозные планы о будущем человечества. Но прежде чем я передам вам Его слово, восславим Господа Всеблагого и помолимся все вместе. И не забудем про наш телефон бегущей строкой внизу экрана, ибо церковь наша — по всей стране, по всему миру, и ваши доллары — наша кровь.

* * *

• память: 130 н.э. •

Погребальные игрища по Антиною проходят без лишней помпезности. Строго и аскетично. Обнаженные юные атлеты состязаются за лавровый венок в беге, борьбе и метании копья. Император наблюдает за всем из импровизированной ложи в наскоро, но добротно сооруженном театре, который потом облицуют мрамором. Его лицо абсолютно бесстрастно. Как маска. Хотя обряды все греческие, их серьезность и строгость поистине римская.

Он хотел, чтобы Лизандр был рядом, но мальчик-вампир не выносит солнца. Может, когда-нибудь он и научится выносить его свет, но сейчас — еще нет. Он спит в мраморном саркофаге. Саркофаг предназначен для Антиноя, императорского любимца. Прощания с телом не будет. Наверное, Антиной, раздувшийся от воды, уже не настолько красив, чтобы показывать его людям. Лизандр слышал, что бальзамировщики уже трудятся над его телом: вынимают все важные органы, набивают его селитрой, миррой и ароматными травами — готовят его к путешествию на запад. Саркофаг стоит на почетном месте у трона Цезаря. Мальчик-вампир крепко спит смертным сном, но его чуткий слух все равно ловит звуки из мира снаружи.

Даже в великой скорби император не забывает о делах государственных — отдает распоряжения и подписывает приказы, которые ему приносят раболепные чиновники. Он спокоен. Слезы он лил в одиночестве. Теперь же — на людях — он Цезарь. Тот, кто будет объявлен богом на земле.

Но когда начинается музыка, он уже не такой отрешенный и собранный. Сами песни — банальные и избитые: застольные песни, любовные мольбы, обращенные к какой-нибудь безлико-прекрасной девушке или юноше, в эолическом стиле, псевдогомерический эпос. Хотя музыка проникает в холодный саркофаг, Лизандр недвижим. Лишь одна песня врывается в его смертный сон без сновидений: песня на кельтском, в исполнении юного Клаэлина — ее рваная сбивчивая мелодия передает боль и глубокое отчуждение гораздо острее и проникновеннее, чем все остальные песни с их сглаженными мелодическими оборотами и искусными колоратурами [71] .

Представление «Царя Эдипа» начинается поздно вечером. Цезарь сидит, погруженный в печаль и сумрак. Лизандр, обратившись туманом, истекает наружу из запечатанного саркофага и садится, никем не замеченный, у ног императора. Он принимает обличье создания тьмы. Сейчас это ворон. Его тревожат повязки на запястьях у Цезаря. Вскоре показывается и кровь. Но такой малости вряд ли достаточно, чтобы утолить голод.

Представление проходит при свете сотни факелов. Зрителей почти нет — как это может быть? Антиноаполис — это всего лишь идея в голове у императора. За деревянным помостом, обозначающим костяк будущего настоящего театра, виднеются пальмовые деревья, а за деревьями — песчаные дюны. Ветер пустыни несет прохладу. Оркестра не видно, он скрыт в глубокой тени.

Актеры играют тускло, без блеска. Деревянные маски нелепо гротескны. В Помпеях все было не так. Времена изменились. В Египте естественные пропорции эллинического искусства преувеличены до абсурда. Мальчики-хористы поют свои партии пронзительными и надрывными голосами. Наверное, считается, что такое пение должно пробуждать страсть и страх. Но вместо высокой трагедии Софокла получается пафосная истерика, и последние строчки отзываются в сердце Лизандра горькой иронией:

Значит, смертным надо помнить о последнем

нашем дне,

И назвать счастливым можно, очевидно, лишь

того, Кто достиг предела жизни, в ней несчастий