Вокруг себя был никто - читать онлайн книгу. Автор: Яков Шехтер cтр.№ 12

– Здравствуйте, – протягивает руку цапля с носом совы. – Я Таня, сотрудник музея.

Очень милая Таня. Просто очень. Седеющий экземпляр завсегдатая архивов. Таких люблю.

– Прежде чем приступить к осмотру выставки, я проведу вас по постоянной экспозиции нашего музея. Вы сможете познакомиться с работами таких замечательных художников, как Кипренский и Айвазовский, полюбоваться полотнами передвижников Боголюбова и Архипова, насладиться Шишкиным, Репиным, Суриковым, Левитаном. У нас хранятся редкие работы Серова, Врубеля, Коровина, Васнецова...

– Таня, Танечка, – Лора с трудом втискивается между художниками, – не надо так подробно, наш гость одессит и, наверное, не раз бывал в художественном музее. Не правда ли?

Это уже ко мне.

– Правда. Но с удовольствием пройдусь еще раз. И послушаю.

Тане очень приятно. Мне тоже. Оставляю куртку в гардеробе и начинаю двигаться к входу на экспозицию.

– Мужчина, а шляпу?

Гардеробщица при исполнении. От возмущения она выдвинула из приемного окна треть своего монументального торса и негодующе машет рукой. Персты растопырены, словно клешни рака.

Забытые, милые были. На мне небольшой картуз, защита третьего центра. Снимать его в окружении чужих людей я не собираюсь.

– Это наш гость, – приходит на помощь Таня. – Оттуда! – поднимает глаза к потолку.

Что она имеет в виду, я не понимаю, но гардеробщице другого объяснения не требуется. Она втягивается в окно, будто рак-отшельник в раковину. Последней исчезает клешня.

Паркет скрипит, точно вот-вот рассыплется, карнизы в паутине, краска на стенах пузырится и отстает. Только картины не изменились, все те же величественные позы кавалеров, струящийся мех у дам, горы в дымке, луна над морем. Таня рассыпает бисером даты и цитаты, складывает из них замысловатую мозаику. Видно, что живопись она любит. И не просто любит, а служит. Жизнь как приложение к искусству.

– Таня, у меня к вам крамольный вопрос.

Она любит крамольные вопросы, она ждет их, она их хочет. Ого, как глазки загорелись, похоже, в последнее время охотники до крамольных вопросов сильно сошли на нет.

– Взгляните в окно, чем не полотно? Листопад, море. Тучи над морем. Корабли на рейде. Раньше не умели запечатлеть, рисовали картины. Сегодня любой мальчишка с видеокамерой и компьютером может превратить этот пейзаж в картину, куда более красочную.

Таня разочарована. Видимо, ждала чего поумнее. Сейчас, сейчас…

– Художник должен домысливать реальность, дополнять ее, видоизменять. Тогда интересно. Кому, кроме студентов, изучающих историю живописи, интересны старые тусклые картины?

– Вы не правы, картины, которые вы видите перед собою, не просто отображение действительности, а ее художественное переосмысление. Если бы мы могли взглянуть на реалии, которые стояли перед мольбертом живописцев, мы бы, несомненно, удивились, насколько они не соответствуют возникающим на полотне изображениям. Дабы в полной мере понять мастерство художников, мы должны хорошо знать их эпоху, погрузиться в нее, и тогда картины, словно волшебный ларчик, раскроются перед нами.

– Танечка, у кого сегодня есть время погружаться в другую эпоху? Чтобы понять современную музыку, нужно приобрести музыкальное образование. Книги обращаются уже не к читателю, а к другим книгам, живопись понять можно только с экскурсоводом. Искусство уползает в свою нору, превращаясь в эзотерическую секту, освобождая сцену для рок-музыки, детективов в пестрых обложках и аргентинских телесериалов.

– Мужчина, снимите головной убор, вы в музее!

Откуда-то из-за двери выдвинулась еще одна служительница культа, бабулечка вполне домашнего вида, только не в халате и шлепанцах, а в приличном костюме. Сознание исполняемого долга, ответственность перед вечным и возмущение тщетой быта переполняют ее до краев.

– Это наш гость, оттуда! – повторяет прежний прием Таня, но безуспешно.

– Да хоть откуда! Хоть где-то культура должна остаться, хоть в музее! Если мы себя сами не уважаем, кто ж нам поверит?

Жалко бабулю, я ведь для нее просто клапан, пары выпустить, а накопилось, видать, немало.

– Мужчина, вы или снимайте головной убор, или покидайте помещение.

В таких случаях правда проще и убедительнее любых доводов. Поэтому говорю, как есть.

– Видите ли, я психометрист из Реховота и никогда, ни при каких обстоятельствах не снимаю головного убора. Даже перед картинами Рериха. Уж извините.

Бабуля сникает и медленно отползает на исходный рубеж между дверью и картиной Васнецова. Бабуля мне очень мила своей искренней убежденностью в святости музея, в необходимости культуры и в презумпции уважения к ней.

Перед выходом из зала я оборачиваюсь. Бабуля сидит на маленькой скамеечке, горестно сложив руки на коленях, и глядит в окно. Зарабатывает она в музее копейки, жалкие гроши, последнее, что осталось – это уважение к месту, причастность. Если бы не боязнь за третий центр, снял бы я свой картуз, ради нескольких минут ее удовольствия. Улыбаюсь на прощание, самой широкой из своих улыбок, но бабуля не видит. Бабуля смотрит в окно, на одесскую осень.

Наконец, по скрипящему и ноющему, будто соловей на смертном одре, паркету добираемся до собственно выставки. Таня продолжает щебетать и чирикать; мазки, краски, сверхзадача, пост, модерн, сюр, тьфу…

В конце концов, нельзя же настолько не понимать, что пытались изобразить психометристы! Впрочем, психометристами их тоже не назовешь, так, люди первой стадии обучения.

Психометрия полностью вытесняет из организма всякую интеллектуальную деятельность, кроме самой себя. Она – целый самодостаточный мир, которому попросту нет никакого дела до искусства. Если художник по-настоящему погружается в психометрию – он перестает быть художником. То же самое происходит с литераторами и музыкантами.

Я, вообще-то, плохо понимаю цель такого рода выставок. Каждая картина – отдельный мир, и живут в нем не только и не столько краски, но все, из чего составлено полотно. Облачко дыхания художника прочно висит над рамой, брызги его слюны блестят на холсте. Его страхи, почечные колики, жажда, скандал с женой, сладость утреней чашки кофе и первого мазка по чистому холсту стоят перед моими глазами, словно ожившее привидение. Когда на выставке развешивают плотненько десятки полотен, их аура переплетается, и в этой какофонии можно разобрать только самый поверхностный слой, именуемый собственно картиной. По-хорошему, каждое полотно надо вешать в отдельную комнату, ставить перед ним несколько стульев и оставлять в тишине. Посидев полчаса перед каждой картиной, можно уловить дыхание художника. А иначе получается школьная экскурсия...

Говорить все эти слова милой девушке Тане у меня нет ни малейшего желания. Выставка кажется совершенно искусственной, если не сказать надуманной. Повод оправдать зарплату или возможность сшибить грант с одного из западных психометрических обществ. А может, уже сшибли, и все сие великолепие просто отчет за полученные денежки.