Надо сказать, что помимо футляра со свечой я брал с собой коробок обыкновенных спичек, ведь огонь мог погаснуть, а возвращаться обратно и зажигать новый могло не хватить времени. Правда, со мной такого не случилось ни разу, но ведь могло. А если бы я забыл спички, или, если бы они отсырели? Что бы случилось тогда? Как бы отреагировали миллионы верующих на отсутствие святого огня?
В какой-то момент я перестал терзать себя этими вопросами. В конце концов вера в Основателя не поколеблется, даже если прекратится чудо огня. Скорее наоборот, она станет еще крепче, ведь в убеждениях, постоянно подкрепляемых чудесами, есть некоторая фальшь. Настоящая вера должна существовать сама по себе, вне сверхъестественных происшествий или даже вопреки им.
Кроме того, я был уверен, что патриарх и святые отцы несомненно найдут этому какое-нибудь убедительное объяснение. Скорее всего, оно уже давно приготовлено и дожидается своего часа в одном из ящичков патриаршего секретера. А вот мою жизнь и жизнь моей семьи это событие может сильно изменить. Как и в какую сторону, я пока не понимал, но необходимость в такой перемене ощущал все сильнее и сильнее.
Своего пика эта необходимость достигла в день поминовения смерти Основателя. Уже спускаясь в лаз, я твердо знал, что сегодня чудо нисхождения не произойдет: свеча в футляре погаснет, а взятые спички окажутся сырыми. Я понимал, что меня могут назвать предателем, перечеркнувшим столетия верности и чести, но моя правда, понятая мною истинная картина мира, казались важнее, чем все обряды и заветы. Есть души, предназначенные для высокой цели, им дано многое и спрос с них особый. Сегодня я попробую изменить ход истории, какой бы высокой ни оказалась моя личная цена.
До последней минуты все происходило как обычно. Задолго до двенадцати я оказался на месте, отодвинул щеколду и сдвинул с места камень. После первого удара колокола я перетащил его в нишу, открыл футляр и несколькими энергичными выдохами загасил свечу. Спички я с вчера оставил за окном, упрятав под выступом подоконника, и ночная влага надежно пропитала серные головки.
Десятый удар, одиннадцатый. Напряжение, царившее в храме, передалось и мне. Сердце колотилось, пальцы рук, лежавшие на кромках проема дрожали.
Двенадцатый…. Несколько секунд гробовой тишины, а затем истошный вой ужаса. По традиции прекращение святого огня означает начало конца света. Дурачье в праздничных одеждах, набившееся в храм, решило, что он наступит прямо сейчас. Я потянулся за камнем, чтобы вернуть его на место, и замер. С противоположной стороны алтаря донесся скрежет, одна из мраморных плит сдвинулась с места, из образовавшейся дыры высунулась тонкая рука с горящей свечой и подожгла щепки. Пламя, словно ожидавшее прикосновения дрожащего язычка, вспыхнуло сразу, заплясало, выбрасывая вверх трепещущие листики, и вопль ужаса в большом зале мгновенно сменился бурными криками радости.
Рука исчезла. Плита встала на свое место, а со стороны входной двери послышался звук отпираемого замка.
Я быстро передвинул камень, закрыл щеколду и в изнеможении опустился на пол. Сияющий проем еще стоял перед моими глазами, тоненькая рука, с характерной тимхской татуировкой вокруг запястья еще совершала в нем свое мгновенное движение, но я уже знал, что моей жизни пришел конец. Возвращаться назад я не хотел, будущее рисовалось мне адом без прощения и надежды. Я стремительно пополз к выходу, втиснулся в первое сужение, выдохнул воздух, продвинулся до середины, и, широко раскинув руки и ноги, предоставил природе сделать свое дело.
Очнулся я тут, за столом, перед почтовым ящиком под головой дракона. Это письмо сильно утомило меня, заканчиваю, хочу верить, что мой следующий сон окажется не таким ужасным и утомительным.
До свидания, дорогие мои,
любящий вас – сын.
Глава седьмая
ПОЛИРОВКА
– Пройдемся взглядом по радиусу зеркала, – Кива Сергеевич наморщил лоб и поднес линзу почти к самому носу. – Мм-м, остатки матовости занимают примерно одинаковую площадь. Дело идет хорошо, можно приступать к полировке. Ты готов?
Честно говоря, Мише хотелось говорить о совсем других вещах, но пререкаться с Кивой Сергеевичем было совершенно бесполезным делом. Надо пропустить вал поучений над головой и, приступив к работе, потихоньку развернуть разговор в нужную сторону.
– Итак, – Кива Сергеевич осторожно положил линзу на станок и радостно потер руки. Весь его вид излучал довольство, можно было подумать, что перед ним расставлены изысканные блюда и наступило время обеда.
– Если шлифовка шла на твердом шлифовальнике, – произнес он менторским тоном, – то полировку будешь производить на мягком полировальнике. Вот он.
Движением фокусника, извлекающего кролика из пустой шляпы, Кива Сергеевич достал из кармана удивительно знакомый Мише предмет. Да, действительно, это был точно такой же шлифовальник, сжимая который Миша провел десятки часов, под нежное шипение абразивного порошка. Внимательно осмотрев его, он заметил разницу – торец был покрыт эпоксидной смолой, прорезанной тонкими бороздками.
– Сейчас мы отформуем инструмент, – сказал Кива Сергеевич, – и ты приступишь к работе. Включи горячую воду.
Миша послушно подошел к раковине и открыл кран. Спустя минуту Кива Сергеевич нетерпеливо спросил:
– Пошла горячая?
Миша сунул палец под клокочущую струю и тут же отдернул.
– Кипяток!
– Отлично! Теперь разогрей смолу.
– А сколько греть?
– Пока не размягчится.
Миша засунул полировальник прямо в середину струи. Горячие брызги обжигали кончики пальцев, но он терпеливо выждал несколько минут. Затем вытащил полировальник и надавил указательным пальцем на коричневую поверхность. Прежде твердая, как стекло, смола мягко спружинила.
– Дай-ка попробовать, – Кива Сергеевич протянул руку и тоже придавил смолу.
– Хорошо! – он с удовольствием помотал головой. Этот жест был Мише знаком; так вел себя отец за праздничным столом, выпивая перед едой большую рюмку водки.
– Теперь, – продолжил Кива Сергеевич, – положи полировальник на станок, а поверх него линзу. И осторожнее, умоляю тебя, осторожнее, одно неловкое движение, и труд нескольких месяцев уйдет в песок!
Честно говоря, причитания Кивы Сергеевича раздражали Мишу. Во-первых, если чей труд и уйдет в песок, то его, Мишин. А во-вторых, неужели после стольких месяцев дотошного наблюдения учитель еще не научился верить Мишиным аккуратности и прилежанию?!
– Сейчас начнем формовку, – сказал Кива Сергеевич. – Движения здесь те же, как при шлифовке. Но больших давлений не нужно. Наша задача добиться того, чтобы волнистая и матовая поверхность смолы стала ровной и зеркально блестящей.
Кива Сергеевич положил правую руку на линзу и ласкающими движениями принялся водить ею взад и вперед. Рука двигалась так нежно, словно под ней находилось крошечное живое существо.