Она приподняла руку, показывая небольшой, обтянутый коричневой кожей молитвенник и такого же формата Пятикнижие.
– Меня зовут Полина Абрамовна, – продолжила бабуля. – Я третий год в Кирьят-Арба. А в прошлой жизни жила за Уралом, в Кургане. Слышали о таком городе?
– Нет, – Моти скорбно склонил голову, искренне сожалея о том, что из его поля зрения ускользнул столь крупный культурный и технический центр.
Полина Абрамовна усмехнулась. С чувством юмора у нее было все в порядке.
– Это небольшой городок за Челябинском. Тихое, спокойное место. А вы, – она указала рукой на дымящийся стакан кофе, поставленный Моти у стены, – прямо тут и завтракаете?
Моти подхватил с каменных плит пола стакан, и слегка пригорюнившись, поведал:
– Служба такая, солдатская. Недосыпаем, недоедаем. Кофе приходится пить прямо на посту. А что делать, – он картинно похлопал рукой по винтовке, – есть такая обязанность, родину защищать!
Вот артист! Сегодня утром он умял два здоровенных бутерброда с консервированным тунцом и выхлебал литровую чашку чая. Бутерброд Моти щедро обмакивал в банку с хумусом, посыпая его перцем, и это сочетание пищевых продуктов пробудило в нем неусыпную жажду. Осушив две фляги с водой, свою и мою, он решил залить пылающий в желудке костер стаканом крепчайшего кофе. Назвать такое состояние недоеданием, мог или отъявленный враль или человек с истинно артистической натурой. За секунду войдя в роль некормленого солдата, Моти как будто осунулся и в его глазах загорелись голодные огоньки.
– Бедные мальчики, – сочувствующим тоном произнесла Полина Абрамовна и двинулась на женскую половину.
– Пожалеть на словах всякий может, – шепотом произнес Моти. – А вот реально помочь голодному солдату….
– Голодное трепло, – сказал я. – Если ты будешь так лопать, то скоро в бронежилет не влезешь.
– Вот и замечательно, – ответил Моти, охватывая губами край стакана. Изрядно отхлебнув, он заметил с изрядной долей сожаления.
– Нет, чтоб коржиков испечь для голодных защитников отечества. А про жилет ты не беспокойся, выдадут новый, более просторный. Была бы шея, а хомут….
Он выразительно покрутил головой, как бы показывая на какое место израильская армия приспособила хомут.
Наш пост располагался у самого входа в усыпальницу. Закончив досмотр, посетители оказывались в коридоре с высоким сводчатым потолком. Пройдя по блестящим от прикосновения сотен тысяч подошв плитам, они попадали во внутренний двор. По существу, посетители проходили сквозь один из этажей здания, а стены коридора представляли собой несущую конструкцию, сложенную еще рабами Ирода. До высоты двух метров стены покрывал тусклый от старости мрамор. Когда-то, наверное, он блестел и лучился, но сейчас его поверхность напоминала пожелтевшую от времени слоновью кость. Мрамор приятно холодил даже через бронежилет, и мы при первой возможности притирались к нему всеми возможными участками тела.
– Вот сейчас я понимаю Антея, – заявил Моти, ухитрившись прилепить к стене не только спину и задницу, но и руки с ногами. В такой акробатической позиции он выстоял минут десять и, оторвавшись, с шумом выдохнув воздух.
– Хорошо, – сказал он, счастливо улыбаясь. – Пробирает до самых костей. Интересно, когда ротный вещал про облагораживающее влияние, он имел в виду эту прохладу?
– Смотри, не простудись, – предупредил я.
– Простуда от святости? – иронически поднял брови Мотл. – Или святая простуда?
– Святая простота.
– Знаешь, о чем я думаю? – Моти уселся на пол и с удовольствием вытянул ноги. – Ведь все это огромное здание есть не что иное, как метрика, свидетельство о рождении.
– Если свидетельство, то, скорее, о смерти, – сказал я.
– Писатель, а тупой, – хмыкнул Моти. – Я имею в виду метрику не личности, а народа. У какой еще нации есть такое могучее, – тут он похлопал ладонью по мрамору, – незыблемое доказательство ее причастности к своей земле. Мы тут не чужие, вот они, наши прародители.
– Именно поэтому нас и гоняли по всему свету почти две тысячи лет.
– Не поэтому, а совсем из-за другого. А в метрике, что обычно указывают? Имена родителей новорожденного, их национальность, место проживания. У нас же, – тут он снова хлопнул по мрамору, – это не просто написано, а построено, запечатлено в камне. Вот у русских, или французов, или британцев, есть у них такая метрика?
– Э-э-э… – недоумевающе протянул я. – Видишь ли, евреи, как мне кажется, единственный народ, точно знающий от кого он произошел. У всех остальных под нацией подразумевается исторически сложившийся этнос, проживающий на определенной территории…
Но Моти не дал мне договорить!
– О, Иосиф! – вскричал он, вздымая руки горе. – Не забыто твое учение, не стерся твой язык.
– Причем тут Иосиф? – спросил я. – Иосиф похоронен под Шхемом, а мы в Хевроне.
– Не тот Иосиф, – поморщился Моти. – Иосиф Виссарионович. Воплощение беспричинного зла.
– Беспричинного?
– Конечно. Для того, чтоб удержать власть и подавить оппозицию не нужен был такой размах террора. Хватило бы куда меньшего количества жертв. Но Иосифа влекло зло само по себе. Так же, как и арабов. Ведь стоит им только захотеть мира, наше правительство подпишет с ними любой договор. И жизнь у них, со всех точек зрения, станет сытнее и спокойнее. Но фокус состоит в том, что им не нужны ни покой, ни мир.
Так, философствуя и пикируясь, мы славно провели время от восхода до заката. На следующий день Полина Абрамовна, проходя через наш кордон, поставила перед Мотей целлофановый пакет, наподобие тех, что бесплатно раздают в супермаркетах. Из пакета разливалось дивное благоухание свежевыпеченных коржиков
– Это вам, – сказала она. – Чтоб веселей служилось.
Моти смутился. Изображать нахала и разбитного парня на словах у него получалось куда убедительнее, чем на деле.
– Я… собственно, – забормотал он, – не имел в виду и вообще….
– Берите, берите, – сказала бабуля. – Вы такие славные мальчики. Напоминаете мне сына. Если бы он дожил до ваших лет, тоже бы стоял где-нибудь в карауле и пил пустой кофе.
Мотя покраснел. Сам того не подозревая, он приотворил дверь в затаенную комнату боли, выпустив на свободу демона воспоминаний.
– Я взяла в библиотеке ваши книги, – Полина Абрамовна остановилась напротив меня и внимательно рассматривала, словно диковинную птицу. – Кое-что прочла, почти все просмотрела. Вы хорошо пишете.
– Спасибо.
– Но кое-что я обязана вам сказать.
В голосе бабули прорезались учительские нотки. Она, видимо, снова почувствовал себя учительницей, разбирающей сочинение подающего надежды ученика.
– В ваших рассказах и повестях всегда присутствует второй план. Впрочем, я даже затрудняюсь назвать его вторым. Он настолько торчит из-под первого, что иногда мешает основному повествованию. Как технический прием это вполне допустимо. Плохо другое: чтобы понять этот план, нужно обладать запасом знаний не доступным обыкновенному читателю.