Второе пришествие кумранского учителя. Поцелуй Большого Змея - читать онлайн книгу. Автор: Яков Шехтер cтр.№ 3

– А какое это имеет отношение к его гибели? – спросил я.

– Мы не знаем, какая именно ниточка приведет нас к преступнику, – вежливо ответил мнимый инспектор. – Поэтому проверяем все возможные направления. Понимаете, все, – и рассчитываем на вашу помощь.

– Простите, но в ближайшие дни я буду очень занят. Почему мы не можем обсудить интересующий вас вопрос по телефону?

– Я объясню это вам при личной встрече, – пообещал собеседник и отключился.

Смешливое настроение жены точно ветром сдуло. Некоторое время мы молча сидели за столом, глядя друг на друга. В голове неотвязно крутились слова Александра: «Поначалу эта история казалось мне фантастической. Но после вчерашних событий фантастика превратилась в трагедию».

– Как отыскать черную кошку в темной комнате, – вдруг спросила жена. – Особенно, если ее там нет?

– Не знаю, – честно признался я. – И вообще, мне сейчас не до кошек и конфуцианства.

– Очень просто, – сказала жена. – Нужно принести ее с собой.

– То есть?

– Кто-то ищет эти рукописи. Кто-то не хочет предавать их огласке. Ты никогда не сумеешь доказать, что не получал от Акермана файл. Тем более, что ты его действительно получил. Значит – выход один.

Она помедлила и внимательно посмотрела на меня.

– Да, выход один. Ты садишься за компьютер и за два, три, десять дней переводишь текст на русский язык. После этого рассылаешь по издательствам и журналам. В ту минуту, когда тайна перестает быть тайной, инспектору Сафону ты становишься совершенно неинтересным.

– За десять дней перевести такое количество текста? Это невозможно!

– Десять дней – максимальный срок, не вызывающий подозрений. Я всем буду говорить, будто ты заболел и не вылезаешь из постели. Мы закроем наглухо жалюзи, а ты не станешь отвечать на телефонные звонки. Следующее свое действие они предпримут не раньше, чем через десять дней. За это время ты обязан успеть!

И я принялся за работу. Конечно, сделать ее можно и нужно было куда лучше. Но я просто не мог себе позволить шлифовать лексику героев повествования, наделяя каждого личной интонацией, я спешил передать суть рассказа. Да простит меня читатель за то, что все действующие лица говорят похожими фразами, разве я мог в эти сумасшедшие дни и ночи заботиться еще и о красоте изложения!? Мною двигали куда более существенные и, надеюсь, понятные соображения, чем законы литературы. И если текст, который вы сейчас будет читать, покажется вам корявым, а герои косноязычными – не судите строго автора, ведь он думал не о хорошей прозе, а о спасении собственной жизни.

Моя мать, добрая и благородная женщина, обладала удивительным воображением. Картины, возникавшие в ее голове, события, которые она себе представляла, тут же становились родными сестрами реальности. Она не обманывала ни себя, ни других, она искренне и свято верила в придуманный ею мир, и первой страдала от его несовпадения с нашей действительностью.

Она была удивительной рассказчицей, и ей страстно хотелось передать слушателям восторг перед миром, порожденным ее фантазией. Я хорошо помню томительные вечера в нашем домике, когда отец, быстро засыпавший после ужина, оставлял нас вдвоем. Мать переносила грубый глиняный светильник к моей постели, усаживалась рядом и, поглядев несколько минут на трепещущий язычок пламени, начинала рассказывать. Огонек блестел и переливался в ее глазах, нежные мягкие губы смешно изгибались, то обнажая в улыбке влажно сверкавшие зубы, то рассерженно собираясь куриной гузкой.

Я слушал, как зачарованный. Мать рассказывала о Давиде и Голиафе, о царе Шауле и ведьме, о войнах Маккавеев, о египетских казнях и рассечении Красного моря. И как-то так получалось, что я оказывался прямым потомком главных героев каждого повествования. Одним вечером мать выводила наш род из чресел царя Давида, но уже на следующий я оказывался родственником старого Матитьягу Хасмонея, поднявшего бунт против греческого владычества. Явные противоречия ничуть не смущали мою мать. Много позже я как-то спросил отца:

– Как мы можем одновременно быть потомками царя Давида и первосвященников из рода Леви?

– Это мама тебе рассказала? – вместо ответа спросил отец.

– Да, мама.

Отец хмыкнул.

– Видишь ли, сынок, весь наш народ произошел от Авраама и Сарры, следовательно, все мы родственники. В большей или меньшей степени, но родственники.

– Но ведь все люди произошли от Адамы и Евы, – не унимался я. – А значит, все мы уже в той или иной степени родственники.

– Ты прав, сынок, – отец погладил меня по голове и закончил разговор.

Отец казался мне великаном. Он и вправду был высокого роста, с жилистыми, крепкими руками, коротко остриженной по ессейскому обычаю головой. В его длинной окладистой бороде серебрились первые признаки подступающей мудрости, но глаза горели веселым, живым огнем. Рассказы матери он выслушивал с добродушной улыбкой и сразу после их окончания всегда переводил разговор на другую тему.

Мое детство прошло под звуки материнского голоса. События дня отступали перед красочностью вечерних рассказов. Мать не просто воспроизводила события, она их представляла: глазами, руками, подергиванием плеч, подъемом голоса. Я смотрел на тени, мечущиеся по тускло освещенным стенам нашего домика, а в это время перед моими глазами вставали пестрые, полные жизни улицы Иерусалима, цветущие поля Галилеи, белые колонны Храма.

Потом, оказавшись на тех самых улицах, пройдя пешком через сады Галилеи, побывав в Храме, я увидел, насколько мир, куда в детстве приводила меня мать, был красочнее, веселее, добрее и лучше, чем настоящий. Мать распоряжалась в нем, повелевая царями, пророками и целыми народами по своему пониманию и усмотрению, и это получалось удачнее, чем у подлинных царей и священников. Она правила мудро и справедливо, милосердная царица мира, добрая мать всего сущего, и престол будущего царствования по праву принадлежал мне, единственному наследнику и обожаемому сыну. Вселенная существовала для нас двоих, и такая мелочь, как родословная, ничего не весила на точнейших весах справедливости, коими определялись в этой Вселенной заслуги моей матери.

Наверное, самым правильным было бы оставить волшебный мир только для нас, но радость, гордость и восторг, подступающие к горлу матери, иногда перехлестывали через край. Завистливые люди плохо воспринимали ее рассказы о событиях в нашем мире. Им почему-то казалось, будто, говоря о воображаемом, мать претендует и на реальное. Возможно, поэтому мы постоянно переезжали, меняя заброшенный домик у края одной деревни на точно такой же у края другой.

Мои родители, третье поколение детей Света, скрупулезно придерживались законов, оставленных Учителем Праведности. Детям Света не пристало смешиваться с сынами Тьмы, пусть и те и другие относятся к народу Завета. Поэтому мы никогда не селились в городе или в центре деревни.