Тогда куда? К милицейскому начальнику – предлагать премию?
Интересно, какую, когда в кармане ни гроша. Да и вообще, как это будет
выглядеть: явится на Петровку, 38 какой-то оборванец без документов, станет
требовать, чтобы его провели к начальнику уголовного розыска полковнику
Нехватайло. Бред! Сон в летнюю ночь!
Николас остановился, поняв, что повел себя крайне неразумно.
Нельзя путать честь с глупым гонором. Что может сделать иностранец в этой
опасной стране – один, без поддержки и даже без денег?
Получалось, что выхода нет. Нужно возвращаться с повинной к
многоопытному советнику по безопасности и уговаривать его, чтобы перед
репатриацией он все-таки дал Фандорину возможность сговориться с главным
московским сыщиком. Пампкин человек незлой и умный. Может пойти навстречу –
если, конечно, не сильно рассердился на Николасов обман.
Да, может быть, еще и не хватился, ведь прошло не более пяти
минут.
На набережной было пусто, только сзади раздавались
неторопливые, гулкие шаги какого-то позднего прохожего. Вздохнув, Николас
повернулся, чтобы идти сдаваться.
– Коляныч! – жизнерадостно возопил поздний прохожий. –
Какими судьбами?
Магистр попятился.
– Ну чё ты как не родной? – как бы обиделся Очкарик (вот и
стеклышки в свете фонаря блеснули, а в руке блеснуло еще и что-то металлическое
пожалуй, не пистолет с глушителем, а нож или кинжал). – Не бери в голову, все
там будем.
Страшный человек ускорил шаг, теперь его отделяло от
Николаса не более пятидесяти футов.
Фандорин развернулся и, приволакивая ногу, побежал прочь, но
медленно, слишком медленно. И ролики сломаны, не умчишься. Господи, неужели всё
закончится здесь, у этой равнодушной реки, в этом чужом, недобром городе?
Послышалось стремительное приближающееся фырканье
маломощного моторчика, визгливо заскрежетали тормоза. Рядом с тротуаром резко
остановился малюсенький таункар – Николас знал, что эта модель называется
«Ока».
Открылась дверца.
– Мотаем! – крикнул женский голос.
Фандорин, в очередной раз сбросивший балласт рефлексии,
кинулся головой вперед в кабинку и скрючился на крошечном сиденье, поджав
длиннющие ноги.
Автомобильчик рванулся с места, замахал незакрытой дверцей,
как воробей крылышком.
Николас кое-как устроился. Сел, поджав колени к подбородку,
вывернулся назад. Фигура на тротуаре послала ему воздушный поцелуй.
– Oh, my God, – вздрогнул магистр и поскорее отвернулся.
Нет, все-таки это был кошмарный сон.
– Дверь, – раздался тот же голос, что давеча выкрикнул
загадочное слово «мотаем». Николас захлопнул дверцу и повернулся к своей
спасительнице. Разглядел в полумраке суровый профиль с коротким, чуть
вздернутым носом и упрямым подбородком. Девушка или молодая женщина, худенькая
и очень маленького роста. То ли смутно знакомая, то ли на кого-то похожая,
сейчас не вспомнить, на кого. На Марию Шнайдер эпохи «Last Tango in Paris»?
– Dream, midsummer night`s dream [6], – пробормотал Николас,
уже почти не сомневаясь, что все это ему снится.
– Ты чего, правда англичанин? – коротко взглянула на него
Мария Шнайдер.
– Правда англичанин, – повторил Фандорин. – А вы кто? Как
вас зовут? Маленькая женщина ответила:
– Алтын.
От такого ответа магистр сразу успокоился. Разумеется, сон.
Вот и непонятный алтын из Корнелиусова завещания объявился.
Но пигалица повторила:
– Алтын – это имя. Фамилия – Мамаева. А ты-то кто? И почему
этот отморозок так хочет тебя убить?
Приложение:
Лимерик, сочиненный Н.Фандориным в лифте гостиницы 14 июня
около половины шестого пополудни
Мне в сражении за Саратогу
Две руки оторвало и ногу.
Я на койке лежу, Под себя я хожу.
Повезло мне, ребята, ей-богу.
Глава 6
Любовные обыкновения русских женщин.
– Куда прошь, дубина! Сказано: «Halt!» Первий десяток links!
Вторий десяток rechts! Третий links! Четвертий rechts! Пяти links! Шестий
rechts! Семий links! Восмий rechts! Барабан – и-и-и: тра-та-та-та,
тра-та-та-та!
Корнелиус отобрал у барабанщика палочки, выстучал правильную
дробь и потрепал мальчишку по вихрам: не робей, выучишься. Паренек был
толковый, схватывал на лету.
Рота маршировала на Девичьем поле – дальнем плацу,
расположенном за Пречистенскими воротами и Зубовской стрелецкой слободой,
отрабатывала повороты плутонговыми шеренгами.
Пять месяцев усердной выучки не прошли даром. Солдаты истово
стучали сапогами по и без того донельзя утоптанной земле, поворачивали лихо,
глаза пучили куражно. Фон Дорн, хоть и покрикивал, но больше для порядку – был
доволен. Глядя на роту, трудно было поверить, что меньше чем полгода назад
большинство солдат не знали, где у них лево, а где право: левши называли правой
ту руку или ногу, которой им было удобно пользоваться, а поскольку левшей в
роте насчитывалось пятеро, складных экзерциций никак не выходило. Чтоб солдаты
не путались, пришлось приучить их к новым словам: тот бок, где стучится сердце
– links. Другой – rechts. Ничего, привыкли. Мартышку и ту выучивают в ладоши
хлопать да польского танцевать.
Солдатам хорошо, они от маршировки разогрелись, морды
красные, потные, а господин поручик стоя на месте изрядно продрог. К концу
октября на Москве стало, как в Вюртемберге зимой, да еще и мелкий зябкий дождь
с утра. Можно бы, конечно, в плащ закутаться, но что это будет за командир,
будто ворона нахохленная? Посему Корнелиус стоял молодцом, в одном мундире, и
только ногой отстукивал: рраз, и-и-и рраз, и-и-и рраз.
На краю плаца, как обычно, толпились зеваки. Холодный дождь
московитам нипочем. Русский, если промокнет под дождем, встряхнется, как
собака, и пошел себе дальше.