Ромео и Джульетта. Величайшая история любви - читать онлайн книгу. Автор: Николай Бахрошин cтр.№ 12

Словом, думаю, вам теперь ясно, почему Монтекки надувались от спеси, считая себя городской аристократией, а Капулетти — скоробогатеями и плебеями. Из тех же соображений Монтекки примкнули к партии гибеллинов, а Капулетти всегда были твердыми гвельфами…

Вы никогда не задумывались, сеньоры и сеньориты, почему в нашей богоизбранной Италии, равно как в прочем христианском мире, принято вкушать пищу два раза в день — на восходе и на закате?

По глазам вижу, вряд ли вы давали себе труд поразмыслить об этом. Обычай утренней и вечерней трапез столь древний, что мало кто усомниться в его целесообразности. Известно, что утренняя — дает силы провести день, а вечерняя — является его венцом. Неторопливо посидеть, поговорить, узнать от сотрапезников последние новости — вот хорошо проведенный вечер. И, кстати, вечернее изобилие придает людям полноту и дородность, приятные глазу.

Хотя, есть тут еще одно обстоятельство, которое стоит учитывать. И за утренней, и за вечерней трапезой мы, христиане, традиционно выпиваем много вина. Ну, не все, допустим, в северных странах предпочитают пиво, но и им можно накачаться так, что к кровати пробираешься на четвереньках… Это понятно, пить воду боится весь просвещенный мир. От воды проистекают многие неприятности — понос, рвота, онемение членов и прочее. У человека, как учат нас медики, вода слишком разбавляет густоту жизненных соков, что может привести к скоропостижной кончине. Так что вода — это для святых и благочестивых отшельников, что в безгрешности своей торопятся предстать перед лицом Господа…

Но подумаем о другом. Вино и пиво, при всей своей несомненной полезности, оказывают и другое, одурманивающее действие. Поэтому если бы в рацион добавилась какая-нибудь третья трапеза, скажем, в полдень, то жизнь бы в христианском мире вообще остановилась. Все только и делали бы, что переваривали вино и пищу. Ремесленникам и крестьянам было бы некогда работать, воинам — сражаться, а купцам — торговать. А так, протрезвев к полудню, каждый успевает исполнить свой божий промысел…

Остается лишь восхищаться, как тонко и разумно устроил Господь наш грешный мир, не правда ли?

К чему я веду свою речь? Конечно, уважаемые дамы и господа, к вечерней трапезе!

Итак, к вечеру того же дня Ромео, Бенволио и Меркуцио, неразлучная троица, собрались выпить и закусить в таверне старого папаши Бензарио. Место известное и прославленное. Здесь вам не подадут недобродившего или скисшегося вина, а мясо, рыбу и дичь всегда принесут на свежих ржаных лепешках, а не на вчерашних-позавчерашних, как водится во многих местах. Поэтому недостатка в посетителях у Бензарио никогда не было, многие из городских гибеллинов любили заглянуть к папаше на огонек. Я сам неоднократно захаживал к нему и могу засвидетельствовать всяческое уважение к этому месту.

Городские гвельфы, понятно, облюбовали для своих посиделок другое заведение. Где собаки, там кошкам нечего делать…

Свою трапезу друзья начали с двух кувшинов кисловатого вина из Тосканы, хорошо разжигающего аппетит.

— Так ты, Ромео, опять в меланхолии? — спросил Бенволио, разливая вино по глиняным кружкам.

— Что?

— Пусть мне не увидеть завтрашнего дня, если это не так! — заметил Меркуцио.

— Что, что?

— Воистину, Ромео, тебе надо скорее выпить! А то слово «что» слишком прочно застряло у тебя в глотке.

— А вот не желают ли господа отпробовать знаменитого кипрского из белого винограда, два бочонка которого доставили только на той неделе? — влез откуда-то сбоку папа Бензарио, улыбаясь во всю ширь лица, похожего на свежий окорок. Лицо это гордо венчал мясистый фиолетовый нос, живое свидетельство того, что напитки в заведении должной крепости.

— Да пропади ты пропадом! — рявкнул Ромео.

— Я? Пропади? — удивился Меркуцио. — Вот странность! Еще сегодня мне передали, что ты хотел меня видеть. А так, как мы встретились меньше часа назад, остается лишь недоумевать — чем я успел тебе опостылеть за столь короткое время?

— Иногда и часа более чем достаточно, — ухмыльнулся Бенволио.

— Да нет, Меркуцио, я не тебе, друг…

— Клянусь прахом моих почтенных родителей, вино отменное! — не сдавался плут-хозяин. — Целует нутро так же крепко, как престарелая красавица молодого любовника!

— Поцелуй красавицы? Да неужели? Клянусь святостью Папы, это как раз то, что нам нужно… Тащи, хозяин, свое вино! — разрешил Меркуцио. — И кипрское белое, и какое там есть еще… Но помни, мошенник, если в желудок только лить, и ничего не класть, то очень скоро там разведутся лягушки и заквакают! Хочешь, чтоб лягушки хором пели в твоей хибаре, как в весеннем болоте?!

— Как будет угодно молодым сеньорам… — папаша оживился и устремился на коротких ножках в сторону кухни и погреба.

— Меня, друг Ромео, кстати, спрашивали о тебе… — многозначительно заметил Бенволио.

— Розалина? — с надеждой вскинулся тот.

— Вот еще! — скривил губы Бенволио. — Интерес красавицы — упорное молчание о предмете, в твои годы пора бы узнать сию нехитрую истину… О тебе спрашивала твоя почтенная матушка. Интересовалась, не знаю ли я, почему наш юноша бледен, тих и не ест, не пьет?.. Почему убегает из дома спозаранку, и бродит в рощах за городом? Уж не собирается ли он часом обратиться к святости и принять постриг в монастыре?

— А ты что? — заинтересовался Меркуцио.

— Сказал, что не знаю, но пообещал узнать. Одновременно, утешил, намекнув, что чем тише и бледнее ее ненаглядный сын, тем дальше его мысли от пострига и молитвы. Что тут еще ответишь…

— Да уж, в этой бледности святость себе ночлег не найдет… — весело подтвердил Меркуцио.

Ромео, мрачно обгладывавший в это время бараний бок, вдруг так хрястнул им по столу, что тяжелые кружки с вином дружно подпрыгнули.

— Да чтоб мне провалиться на этом месте от такого участия! Да чтоб Старуха Чума стала единственной женщиной, что обнимет меня с любовью! Чтоб у меня отвисла мошонка и при ходьбе натирала колени, если я понимаю… Ну почему, почему, скажите мне, самое светлое и нежное чувство всегда становится темой для пересудов и мишенью для глупых шуточек! Почему люди никогда не смеются над львиным зевом проказы, не потешаются над огнем святого Антония, не хохочут над кровавыми харканьями?! Тогда как любовная лихорадка всегда вызывает у них столько веселья, сколько не вызывает жирная аббатиса из монастыря Святой Барбары, когда мул роняет ее посреди грязной канавы!.. Почему?! Разве тоска по любимой, этот угар безумия, этот холодный жар и бессонный сон не сводит нас в могилу вернее, чем расширенный консилиум докторов из Болоньи?!

— Горячо сказано, друг! — одобрил Бенволио. — Крепко сказано!.. Только кто здесь смеется? Я, например, скорее, плачу, думая о твоей тоске по прелестям Розалины…