Маскавская Мекка - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Волос cтр.№ 43

В темноте шагали молча, друг за другом. Скоро под ногами захрустел мокрый гравий. На станции горели два подслеповатых фонаря, дождь косо падал в желтых кругах света. Со стороны депо доносился какой-то скрежет, стук, звон железа. Двери нескольких ангаров были раскрыты, в глубине горел свет, шарахались огромные, под крышу, тени.

— Что это они зашевелились? — удивленно спросил Твердунин, останавливаясь у прорехи забора. — Смотри, Кирьян, — паровозы, что ли, раскочегаривают? Ну дела!..

— А как же! — хмыкнул Кирьян. — Куда ж без паровозов, если мобилизация…

Твердунин хотел было спросить, что еще к чертям за мобилизация, но вовремя спохватился. Ему было не к лицу задавать такие вопросы. У него жена секретарь райкома; он, по идее, все всегда раньше других знать должен… Однако обычно Игнатий Михайлович почему-то узнавал новости последним, и делать хорошую мину при плохой игре ему было не привыкать стать.

— Ну да, — кивнул он, пожевав губами и сердито взглянув на Кирьяна. — Я и говорю…

— Ты только вот что мне растолкуй, — смиренно попросил Кирьян, шагая за ним. — Шура-то, небось, разъясняла. Вот говорят: мобилизация добровольческих отрядов. А я не пойму. Какие же добровольческие, если мобилизация? Добровольческие — это когда добровольно. А мобилизация — это хочешь, не хочешь, а повестку в зубы, и пошел.

Твердунин ответил не сразу. Сделав несколько шагов, буркнул:

— Ладно, не умничай… Какие! Такие вот именно… добровольческие.

В депо что-то ухнуло, зашипело. Над одним из ангаров поднялось плотное облако пара.

— Ресиверы продувают, — сказал Кирьян, потом добавил неуверенно: — Да мне уж сорок семь, не загребут, наверное… А тебе сколько, Михалыч?

— Сорок два.

— Смотри-ка… Молодой еще.

Твердунин только хмыкнул и почесал в затылке.

Они перешли два рельсовых пути и свернули налево вдоль одного из них. Гравий скрежетал под ногами. Мокрая трава пахла острой полынной прелью. Кирьян часто спотыкался.

— Эх, бесхозяйственность! — вздохнул он. — Лежат, ржавеют…

— Ты о чем?

— Да о рельсах.

— Тьфу!

— Ты глаза-то разуй! — запротестовал Кирьян. — Ведь сколько добра пропадает! Все ржа поест!.. Поговори ты, за ради господа, с Шурой! Ну не самому же мне к ней на прием идти? Неужто нельзя по-родственному? Который год толкуем! Так, мол, и так, рельсы лежат, гниют без всякого толку. Лучше их снять и использовать. В крайнем случае — людям раздать. Эх, мне бы парочку рельс! Я б тогда…

— Рассказывал. Не хочет она, — прогудел Твердунин.

— Да почему?

— Потому что нельзя рельсы разбирать.

— Почему нельзя?! Сейчас-то нельзя, это верно… В Маскаве революция, надо помогать, им без нас никак… паровозы в порядок приведем, в Маскав двинем… дело добровольческое, без паровозов никуда… согласен. Ну а после-то, после, когда утихнет! Думаешь, всегда будут эти паровозы ездить? Да не будут они ездить… Сам знаешь, вон, в Сосновке-то — давно уже разобрали.

Твердунин фыркнул и некоторое время шагал молча, хрустя гравием и напряженно сопя. Со слов Кирьяна он уже составил приблизительную картину происходящего в мире, но ясности в деталях еще не было.

— Вот и видно, что ты дурак, — сказал он. — Разобрали в Сосновке… было дело. Да что разобрали? Запасной путь разобрали. И основной разобрать хотели, да. По близорукости. По политической недальновидности. А потом им Клейменов Михаил Кузьмич дал по башкам — и как рукой сняло!.. Ты разве не видишь, что делается?! Ресиверы продувают! Топки раскочегаривают! В Маскаве революция! А ты со своими рельсами опять. Как же без рельсов? Ты чего-то, Кирьян, того! Политически близорук, вот какое дело.

— Ну, начинается, — вяло пробормотал Кирьян.

— То есть, ты что же, — спросил Твердунин, почему-то останавливаясь. Не веришь в победу гумунизма?

— Да верю я, верю! — плаксиво возразил Кирьян. — Верю, конечно! Кто ж не верит! Очевидная вещь. Тоже, конечно, наворочено… — осторожно добавил он. — Нет, ну не всему же верить-то, Михалыч? Или всему?

— Всему, — кивнул Твердунин, трогаясь.

— Ну да… а мне бабка рассказывала, что Виталин был пяти метров росту…

Твердунин снова засопел.

— И что левой рукой трактор поднимал… а когда враги гумунизма его заморили, то тело положили в хрустальный гроб и повесили в одной укромной пещере где-то за Нижневолоцком. И когда час пробьет, он проснется, встанет, выйдет на волю и наведет порядок, и тогда все пойдет гораздо лучше, и талоны будут отоваривать совершенно без задержек… да? Тоже, что ли?

— Ну, хрустальный не хрустальный… — проворчал Твердунин. — И пять не пять. Где это видано — пять. Пять — это уж слишком. Ну — три! Ну — три с половиной! Три семьдесят, в конце концов… А пять?.. м-м-м… не знаю. И что ты мне, вообще, бабкой своей голову морочишь! — неожиданно взъярился он. — Ты бабок-то меньше слушай! Надо к действительности критически. С пониманием. Есть научная теория гумунизма. Там точно сказано: выйдет за пределы края и победит во всем мире. Что непонятного?

— Да понятно все, чего там… я вот только про рельсы хотел, а ты…

— И, между прочим, все подтверждается. Как по писаному. Вон, в Маскаве уже началось и… Стой! — сказал вдруг Твердунин и, пошатнувшись, снова остановился — на этот раз так резко, что Кирьян ткнулся носом ему в воротник.

— Чего?

— Ты вот все трандычишь, — с осуждением сказал Игнатий Михайлович. Рельсы, рельсы!.. Рельсы тебя волнуют. Дурь одна в голове. А о деле не думаешь.

— О каком деле?

— О каком… Не знаешь?

— Не знаю.

— Вот придем мы сейчас к Горюнову… а?

— Ну, придем.

— А я к нему в первый раз… а?

— Ну, в первый.

— То-то и оно, что в первый.

— Ну и что?

— Не понимает, — хмыкнул Твердунин. — Простая вещь — а не понимает.

— Так а чего же мы тогда к станции поперлись? — обиженно спросил Кирьян.

— Это ты сказал — к станции! Вот и поперлись.

— Ну ты даешь, Михалыч, — Кирьян поежился, озираясь. — Теперь назад, что ли, тащиться?..

Потоптавшись, повернули назад и скоро вышли к площади.

— Вон, видишь, — показал Твердунин на четыре ярко горящие окна райкома. — Днюет и ночует. А ты, понимаешь, говоришь — балочки! Говоришь, понимаешь, — рельсы!..

Они поднялись по ступенькам и вошли в магазин. Минут через десять дверь снова раскрылась, и разгоряченный Твердунин в облаке пара, как из бани, вывалился на крыльцо.

— …глупости-то болтать! — криком заканчивал он фразу. — И-и-и-ишь, вороны!..