Графиня Катарина де Белотти, все в том же палевом платье, какого не постыдилась бы ни одна петербургская щеголиха, буквально проложила себе дорогу локтями через толпу скелетов, распихивая их бесцеремонно и без тени брезгливости, ухватила Пушкина за руку и потащила в противоположный угол подвала, где он с превеликой радостью увидел распахнутую дверь – низкую и узкую, сделанную столь искусно, что она прежде совершенно сливалась с каменной стеной так, словно была ее неотъемлемой частью. За их спинами нарастал костяной стукоток, приближался, спешил по пятам, к нему примешивалось вовсе уж не людское шипенье и фырканье, чье-то – уж никак не человеческое – жаркое дыхание опалило затылок…
Но девушка уже втащила его в потайную дверцу и шумно захлопнула ее за ними. В дверь заскреблись, но все звуки казались теперь невероятно отдаленными, и остатки здравого рассудка подсказали Пушкину, что угроза миновала.
Они оказались в совершеннейшей темноте, где точно так же веяло замшелой сыростью. Графиня проговорила тихо:
– Держите голову пониже, здесь невысоко… Пойдемте…
Пушкин вслепую двигался за ней, крепко сжав узенькую теплую ладонь, осторожно переставляя ноги, иногда под подошвой хлюпало и чавкало. Он не знал, сколько времени это продолжалось – казалось, они целую вечность брели по подземному коридору, такое впечатление, углубляясь в недра земли. Ход не понижался, не шел под уклон, но так уж казалось…
– Осторожно, ступеньки… – послышался мелодичный голос графини.
Носком башмака Пушкин и в самом деле нащупал ступеньку – широкую, высокую, поднялся еще на несколько. Послышался легонький скрип, и в лицо ему ударил свет, показавшийся ослепительным, но они всего-навсего очутились в крохотном помещении, куда дневной свет хотя и проникал, но через окошечко не больше ладони. Вслед за графиней он нырнул в очередную дверь, прошел по длинному коридору с целым рядом таких же окошечек – судя по видневшимся за ними ветвям, они выходили в парк, а ход, вероятнее всего, был проделан прямо в толстой стене старинной кладки.
Катарина открыла очередную дверь, и они оказались в самой обычной комнате, представлявшей собой нечто вроде маленькой гостиной. Облегченно вздохнув, графиня опустилась на диван. Пушкин стоял рядом, силясь отдышаться и привести в порядок расстроенные чувства. Несмотря на все пережитое, он во все глаза смотрел на свою спасительницу. Ее платье было перепачкано пылью и плесенью, волосы растрепались, но, удивительное дело, так она выглядела еще красивее, уже не похожая на чопорную светскую даму из итальянского палаццо.
– Вы были неосторожны, – сказала она с укором.
– Что вы имеете в виду, Катарина? – бледно усмехнулся он.
– Вам вообще не следовало приезжать в этот город… – Она вскинула глаза, огромные, прекрасные, сердитые. – Молчите! Я и так знаю всю эту чушь – служба, долг и тому подобное… Какой вы еще юнец! Вы разве не понимаете, что имеете дело с серьезнейшей силой, за которой – столетия могущества и опыта? Черт вас дернул рассердить князя.
– Считаете, нужно было ему уступить?
– Нужно было вообще не заниматься делами, в которых ничегошеньки не смыслите! – отрезала Катарина. – Не изображать рыцаря Беовульфа… Не те времена… Сейчас надо подумать, как незаметно вывести вас отсюда, пока они не всполошились…
– Почему вы мне помогли? – спросил Пушкин прямо.
Она встала, подошла к нему вплотную и заглянула в лицо с дерзким вызовом:
– А что, я должна была вас съесть? Выпить кровь? Вы что, наслушавшись флорентийских сплетен и в самом деле полагаете, что я – упырь из фамильного склепа или ведьма с болот? Я чудовище?
В ее дерзости было что-то беспомощное, вызывавшее желание обнять, защитить, спасти. Неведомо как получилось, но Катарина оказалась в его объятиях – и уже не оставалось никаких сомнений, что он обнимает живую девушку, прекрасную и совершенно реальную. Она закрыла глаза и прильнула к нему, отвечая на поцелуй, с ее губ сорвался короткий стон, ее ладони легли Пушкину на плечи… И тут же оттолкнули, с силой, решительно.
– Совершенно не время, – прошептала Катарина с сожалением. – Лучше бы нам поскорее отсюда выбраться. Да и твой сумасбродный дружок уже торчит у входа, грозя разнести тут все к чертовой матери, он и полицейских притащил… Как будто это могло тебя спасти из подземелий…
– Значит, он жив-здоров?!
– А что с ним должно было случиться? – пожала она плечами.
– Князь говорил…
– Он тебя просто припугнул… – Катарина потянула его за руку к двери. – Конечно, тебе, быть может, и стоило с ним поменяться… Но, в конце концов, тебе виднее, ты мужчина, должен решать сам… Пойдем. Выйдем в парк, а там я тебя проведу к воротам.
Пушкин шел за ней, все еще не в состоянии привести в порядок мысли и чувства – слишком много неожиданностей случилось за короткое время. Поразмыслив, он спросил:
– Значит, ты не имеешь отношения…
– Увы, – сказала она тихо и печально. – Имею. Я – в его руках. Всецело. Знаешь ли, иные жуткие сказки порой основаны на самой доподлинной реальности… Я была молодая и глупая и клюнула на заманчивую приманку…
– На что?
– А какая разница? Если мне теперь никуда от него не деться.
– И ничего нельзя сделать?
Он опомнился настолько, что им руководили теперь не только сочувствие к запутавшейся в колдовских сетях красавице, но и холодный служебный рассудок. Невозможно и желать лучшего свидетеля, знающего жизнь этого чертова гнезда изнутри, способного рассказать, никаких сомнений, очень и очень многое, так что ей нужно помочь не из одной доброты душевной…
– Как сказать…
– Ты сама признаешь: многие сказки основаны на реальности. А в сказках частенько храбрый человек может расколдовать пленницу колдуна…
Катарина остановилась, повернулась к нему, ее глаза сияли надеждой:
– А ты бы смог?
– Что именно?
– Ну вот, начинаешь осторожничать…
– Все, что угодно, – сказал он решительно. – Я не верю, что эта публика сильнее нас, не зря же они прячутся по углам…
– Хорошо, – сказала она с задумчивым видом. – Нынче вечером будет маскарад в палаццо Чинериа, я пришлю тебе билет и костюм…
– И моему другу тоже.
– Ну, разумеется. Там мы сможем поговорить свободно, без лишних ушей и глаз… – У нее вырвалось едва ли не со стоном: – Если бы тебе удалось! Сюда…
Она протянула руку к стене, кажется, что-то нажала – и распахнулась узенькая дверца, за которой был запущенный парк.
Солнце стояло значительно ниже, и от деревьев протянулись густые черные тени, меж которыми лениво плавали тени больших птиц, похожих на ворон. Пушкин поднял голову, но никаких птиц над головой не увидел. Снова посмотрел на землю. Снова – в небо. Не было видно ни единой птицы, но их тени все так же кружили меж тенями деревьев…