День без вранья - читать онлайн книгу. Автор: Виктория Токарева cтр.№ 45

Со дна стакана капали редкие капли. Люля развела колени, чтобы капало на пол, а не на ноги.

Месяцев поставил свой стакан на стол. Опустил глаза, чтобы не смотреть в эти разведенные колени и чтобы она не увидела, не перехватила его взгляд.

Все было правдой. Он, прочно женатый человек, развлекался во время отдыха с разведенной женщиной. Это имело разовый характер, как разовая посуда. Попользовался и выбросил. Но есть и другая правда. Он, не разрешавший себе ничего и никогда, вдруг оказался во власти бешеного желания, как взбесившийся бык, выпущенный весной из сарая на изумрудный луг. И вся прошлая сексуальная жизнь – серая и тусклая, как сарай под дождем.

Месяцев опустился на пол, уткнулся лицом в ее колени.

– Раздень меня, – сказала Люля.

Он осторожно расстегнул ее кофту. Увидел обнаженную грудь. Ничего похожего он не видел никогда в своей жизни. Просто не видел – и все. Ее тело было сплошным, как будто сделанным из единого куска. Прикоснулся губами. Услышал запах сухого земляничного листа. Что это? Духи? Или так пахнет молодая цветущая кожа?

Месяцеву не хотелось быть грубым, как тогда на снегу. Хотелось нежности, которая бы затопила его с головой. Он тонул в собственной нежности.

Люля поставила стакан с чаем на стол, чтобы не пролить ему на голову. Но Месяцев толкнул стол, и кипяток вылился ему на спину. Он очнулся, поднял лицо и бессмысленно посмотрел на Люлю. Ей стало смешно, она засмеялась, и этот смех разрушил нежность. Разрушил все. Месяцеву показалось – она смеется над ним и он в самом деле смешон.

Поднялся. Пошел в ванную. Увидел в зеркале свое лицо. И подумал: обжегся, дурак… Душу обожгло. И тело. И кожу. Он снял рубашку, повесил ее на батарею. Рядом на вешалке висела шуба.

Люля вошла, высокая, белая и обнаженная.

– Обиделся? – спросила она и стала расстегивать на нем молнию.

– Что ты делаешь? – смутился Месяцев.

– Угадай с трех раз.

«Почему с трех раз?» – подумал он, подчиняясь, откидываясь к стене.

Это было чувство обратное боли. Блаженная пытка, которую нет сил перетерпеть. В нем нарастал крик. Месяцев зарыл лицо в шубу. Прикусил мех.

Потом он стоял зажмурясь. Не хотелось двигаться. Она обняла его ноги. Ей тоже не хотелось двигаться. Было так тихо в мире… Выключились все звуки. И все слова. И все числа. Бог приложил палец к губам и сказал: тсс-с-с…

Потом была ночь. Они спали друг возле друга, обнявшись, как два зверька в яме. Или как два существа, придавленные лавиной, когда не двинуть ни рукой, ни ногой и непонятно, жив ты или нет.

Среди ночи проснулся оттого, что жив. Так жив, как никогда. Он обладал ею спокойно и уверенно, как своей невестой, которая еще не жена, но и не посторонняя.

Она была сонная, но постепенно просыпалась, включалась, двигалась так, чтобы ему было удобнее. Она думала только о нем, забыв о себе. И от этого самоотречения становилась еще больше собой. Самоотречение во имя наивысшего самовыражения. Как в музыке. Пианист растворяется в композиторе. Как в любви. Значит, любой творческий процесс одинаков.

Концерт был сыгран. А дальше что?

А дальше новая программа.

За Месяцевым приехала дочь. На ней была теплая черная шапочка, которая ей не шла. Можно сказать – уродовала. Съедала всю красоту.

Люля вышла проводить Месяцева. Ее путевка кончалась через неделю.

– Это моя дочь, Анна Игоревна, – познакомил Месяцев. – Она некрасивая, но хороший человек.

– Это главное, – спокойно сказала Люля, как бы согласившись, что Аня некрасива. Не поймала шутки.

Аня была всегда красива, даже в этой уродливой шапке. Всем стало неловко, в особенности Ане.

– Счастливо оставаться, – пожелал Месяцев.

– Да-да… – согласилась Люля. – И вам всего хорошего.

Месяцев с пристрастием посмотрел на шубу. Она не скукожилась. Все было в порядке.

Машина тронулась.

Обернувшись, он видел, как Люля уходит, и еще раз подумал о том, что шуба не пострадала. Все осталось без последствий.

Месяцев прошел в свой кабинет и включил автоответчик.

Студия звукозаписи. Просили позвонить. Тон нищенский. Платили копейки, так что работать приходилось практически бесплатно. Но Месяцев соглашался. Пусть все вокруг рушится и валится, а музыка должна устоять.

Гюнтер. Просил отзвонить в Мюнхен. Он, оказывается, за это время приезжал в Москву, но не дождался. Уехал. Его ограбили на Красной площади. Набежала туча цыганят, облепили, обшарили и разбежались. И, когда разбежались, выяснилось, что у него нет кошелька.

Месяцев представил себе цыганят – хорошеньких, большеглазых и чумазых. Ударить невозможно и терпеть противно. Наивное детство плюс законченный цинизм. Бедный Гюнтер.

Звонок из дачного поселка. Срочно требуют деньги на ремонт дороги. Полтора миллиона, ни больше и ни меньше.

Звонок из Марселя. Турне по югу Франции.

Газета «Аргументы и факты» – интервью.

Австрийское телевидение.

Московское телевидение.

Сюткин. Какой еще Сюткин?

На кухне сидела теща Лидия Георгиевна, перебирала гречку. Она жила в соседнем доме, была приходящая и уходящая. Близко, но не вместе, и это сохраняло отношения.

Готовила она плохо. Есть можно, и они ели. Но еда неизменно была невкусной. Должно быть, ее способности лежали где-то в другой плоскости. Теща – органически справедливый человек. Эта справедливость ощущалась людьми, и к ней приходили за советом. Она осталась без мужа в двадцать девять лет. Он бросил ее. Во время похорон Сталина его затоптали. Ушел и не вернулся. И ничего не осталось. Должно быть, затоптали и размазали по асфальту. Она старалась об этом не думать. Сейчас, в свои семьдесят лет, ей ничего не оставалось, как любить свою дочь, внуков, зятя. Игорь всегда ощущал ее молчаливую привязанность и сам тоже был привязан.

Со своей матерью Месяцев виделся редко. Она жила в Ялте, у нее был собственный дом. На лето мать перебиралась в сарайчик, а дом сдавала отдыхающим. Копила деньги на зиму. Жильцы приезжали из года в год одни и те же. Образовалось что-то вроде дополнительной семьи. Эти дополнительные родственники терзали Месяцева просьбами, поручениями. Мать неизменно хвасталась, что у нее сын великий пианист, большой человек. А у больших людей – большие возможности.

Раз в год она приезжала к сыну в Москву и, чтобы не выглядеть приживалкой, затевала в доме генеральную уборку: стирала занавески, мыла окна, перебирала шкафы. И при этом беспрестанно разговаривала, делилась впечатлениями о жизни. Все в доме становилось вверх дном, никто ничего не мог найти. Никто не мог сосредоточиться на своей жизни. Все покорялись ее воле и ходили угнетенные. И тихо ждали, когда все кончится и она уедет.