Зеленый Феникс - читать онлайн книгу. Автор: Томас Барнет Сван cтр.№ 28

– Я нашел друга…

Мать старалась слушать то, что он говорит, и ободряюще пожимала ему руку. Но голос ее звучал глухо и тоскливо, будто доносился из-под груды сгнивших коричневых листьев.

– Он не сказал, как его зовут, но мне кажется, это сын Энея.

Кукушонок быстро рассказал ей о встрече на берегу реки, а затем она заставила его повторить все сначала, подробно останавливаясь на всех деталях. Как он догадался, кто этот человек? Какого цвета были у него волосы и глаза? Казался ли он добрым и одновременно сильным?

– Мы договорились встретиться утром. Ты тоже должна пойти.

Они вышли из дерева, когда голубоглазые совы ухнули в последний раз, а на горизонте появились первые отсветы алой зари. Из деревьев дриад не доносилось ни звука. Не было слышно ни голосов, ни шороха помешиваемого угля в очаге, на котором жарятся фазаньи яйца, ни вздохов ткацких станков, управляемых ловкими пальцами, ульи были тихими, как заброшенные пни, и дятлы еще не приступили к своему разрушительному труду. Дриады крепко спали после сборища в Зале советов. Конечно, они устроили в честь случившегося пир. Пение их доносилось даже до Смоковницы Румины, росшей в полумиле от Крита. Хотя дриады и испытывали отвращение к оргиям фавнов, но во время своих празднеств опустошали порядочное количество бурдюков крепкого ежевичного вина, зревшего в бочках среди корней, и не одна дриада, заблудившаяся по дороге домой, попадала к фавнам, а затем рожала ребенка. Меллония была первой дриадой в Вечном Лесу, родившей не от Бога, а от смертного, но такие случаи стали происходить все чаще и чаще со времени ее падения, как не уставала напоминать ей об этом Волумна. Ходили даже слухи, что несколько дриад добровольно уступили вонючим, косматым любовникам.

Они молча сидели на берегу Нумиции, скрытые высокими, в три человеческих роста, кустами ежевики, плотно усеянными белыми овальными цветами, которые летом превратятся в маленькие черные ягоды. Стрекоза повисла над речкой, что, тихо и нежно журча, бежала по камням и корням. Мать Кукушонка не отрывала глаз от берега и следов, оставленных на траве незнакомцем. Она крепко держала сына за руку, и он с гордостью понял – а гордость он ощущал нечасто, и чувство это было приятным, – что стал больше и сильнее матери (его единственной твердой опоры в этой лишенной любви жизни) и способен быть ей не только другом, но и защитником. И еще об одном он догадывался, но не смел у нее спросить. Эней был знаком ей не только как один из бесчисленных героев свитка о далекой войне, а гораздо ближе. Может, она бывала в Лавинии? Может?..

– Кто-то идет, – сказала она.

Сначала он слышал лишь шум воды, воркование голубя, тоскующего по своей голубке в ветвях кипариса, а затем сердце его забилось, как попавшая в сети куропатка, – он услышал шаги по траве.

– На нем нет доспехов, – сказала мать. – У него легкая поступь. Он забыл об опасности.

И вот наконец он показался. Да, это был новый друг Кукушонка, сын Энея. Его звали Асканий. Кукушонок узнал это имя от Помоны, а она от фавнов. («Эней и его распутный сынок, – с очаровательной улыбкой произнесла Помона, – хорошенькая парочка – убийца и насильник».)

Вчера Асканий шел как во сне, подавленный своим горем, сегодня он был оживлен, в нем чувствовалось нетерпеливое ожидание, и лишь осторожность сдерживала его. Он внимательно следил, нет ли рядом врагов, но губы его были готовы расплыться в улыбке. «Это из-за меня, Кукушонка, он радуется, – подумал мальчик. – Может, во мне действительно есть то, что никто, кроме матери, не замечает. И я не просто неуклюжий и лохматый урод с огромными ногами. Меня может полюбить даже великий сын великого царя».

Кукушонок встал с травы, и воин улыбнулся ему как своему боевому товарищу.

– Мама, это мой друг, – начал он.

Она тоже вышла из своего укрытия и теперь ждала. Впервые Кукушонок увидел, что перед ним не только любящая мать, но и женщина, совсем не простая, таинственная и непонятная, как лес, полный света и теней, укромных уголков и открытых полян, заросших травой. Женщина, способная любить не только своего сына, но и других, любить любовью, непонятной ему.

Какая же она все-таки? Не стоит пытаться это понять, надо просто принимать ее такой, какая она сейчас есть. Умеющей защитить и утешить. Вчера он сказал, что она будто из меда, лишь потому, что его попросили описать ее, и он попытался вспомнить и подобрать нужные слова. Сегодня он увидел ее глазами другого человека. Прекрасный, богоподобный Асканий смотрел на нее, как на богиню.

Действительно, она была достойна поклонения. Зеленая туника с каймой из алых гиацинтов. На шее ожерелье из нанизанных на нить малахитовых чаек. Пряжки на сандалиях из позеленевшей от времени меди. Одежда почти такая же, как у всех остальных дриад, только камешки ожерелья были в форме морских, а не лесных птиц; но сама она другая – гордая, но не надменная, сильная, но не жестокая, грустная, но не испытывающая жалости к себе. Она походила на гиацинт, вышитый на тунике, который охраняют пчелы. Лепестки для друзей. Жала – для врагов. Второй такой не сыскать во всем Вечном Лесу.

Но в ней появилась какая-то холодность, грозившая перерасти в отчужденность. Многозначительная тишина окутала ее и Аскания, оставив Кукушонка наедине с самим собой. Неужели они так и будут стоять молча и не вспомнят о нем? «Они забыли обо мне, – подумал он, – а ведь это я привел их сюда, к реке. Свою мать и своего нового друга». Будто он нашел на берегу сокровище, янтарную шкатулку и коралл из морской пещеры нереиды, а неожиданно нахлынувшая волна унесла их в море.

Казалось, они тянутся друг к другу, избегая прикосновений, еще не решив, как это сделать и стоит ли делать вообще. Наконец Асканий упал на колени и прижался своей золотой, как рог изобилия, головой, к ногам Меллонии, она подняла его и поцеловала в щеку. Кукушонок все понял и удивился, как давно он знал, не зная, не осмеливаясь знать, что он, жалкий уродливый Кукушонок, – сын великого воина и царя, а Асканий – его брат.

Теперь Кукушонку было особенно обидно, что он оказался ни при чем. Зачем нужен брат, который еще вчера обнимал тебя, а сегодня не обращает никакого внимания? Или мать, любившая только тебя и твоего безымянного, невидимого отца целых одиннадцать лет, а теперь забывшая ради какого-то незнакомца? Он подумал: «Если я тихонько уйду в лес, они решат, что меня съел лев, и им станет стыдно, что они забыли про меня».

Но стыдно стало ему. Он недооценил их и себя. Почти одновременно они протянули к нему руки и окружили его нежностью и пониманием. Ни один круг дубов не мог дать столько тепла даже дриадам, даже гордой, самоуверенной Волумне. Сегодня, в день утрат, когда он нашел отца, чтобы сразу потерять его навсегда, он, как оказалось, приобрел больше, чем утратил. Брат любит его, а матери он стал еще дороже. Все вместе они сели на берегу реки. Асканий посередине, но не разъединяя их, а обнимая и того и другого. Молчание было не стеной, а открытой дверью и сближало больше, чем любая речь.

А первые короткие фразы были полны для них глубокого смысла.