Спать и верить. Блокадный роман - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Тургенев cтр.№ 87

— Открывай, на…, это я. С живым.

Страшный смысл последнего слова еще и не сразу до Михайлова дошел. Он его как бы на время вытеснил, этот смысл, не хотелось в такой смысл верить.

Дверь распахнулась, оттуда колыхнулся пренеприятный липкий запах с гнильцой, показалась бугристая лысая голова, монструозная, прямо в огромных шишках, сверкнули в ней острые алые точки, так что у Михайлова вылетело невольно:

— Кто это?

— Второй, — усмехнулся не-продавец. — Я же сказал: второй — на хате.

Михайлов рванул, оставив полворотника в могучем кулаке не-продавца. Шансов у Михайлова не было, голодного, слабого, против такого атлета. Тот и гнался молча, спокойно, с ровным дыханием, не сомневаясь в результате забега. «С Литейного ушел, а тут нет», вертелось у Михайлова. Он несся из неведомых сил, почти не касаясь ступенек, летел над лестницей, а там еще три пустынных двора, и никак не уйти.

Упал, споткнувшись о порог парадной, носом в снег. Все, капец! Но и так бывает, что чудо дважды сваливается в одну воронку. В пустынный двор невесть каким ветром занесло патруль. Не-продавец враз помчался наверх, Михайлов выкрикнул патрулю:

— Людоеды!

Патруль не замешкал: в парадную, стаскивая винтовки! Михайлов еще лежал, не догадывался еще от ужаса встать, удивлялся что цел, когда наверху раздались два сухих выстрела. А валенок в руке, вот ведь! Держал весь бег, не выронил, подспудно заботился про Анну.

Патруль вышел, расспросил. Рассказал патрулю.

— Повезло тебе, мужик, долго жить будешь, — сказал старший из патруля. — А хлеб я у него взял из кармана, но тебе не отдам. Это нам с Семеном за спасение жизни. У меня самого трое по лавкам.

— А валенка там не видали? Вот точно такого, только другого.

— Валенка? Не приглядывались. Там, знаешь, у них человек висит освежеванный… Семен, подымешься?

Семен сморщился.

— Семен, приказ! Понимаю, но подымись. Хлеб-то поделим.

Семен поднялся, принес второй валенок! Удача за удачей.

Семена вытошнило у стены. Михайлов сдернул шапку, поклонился Семену.

Старшему забыл поклониться! Вернулся, поклонился и старшему.

Шли назад обалделые, Михайлов — как трижды живой. Анна— в новых валенках. Готова хоть день идти! — с живым-то мужем. На Марсовом поле снег красными капельками забрызган, на мотив крови, а люди бегают, капельки выковыривают, лижут. Выяснилось, сироп пролит. Присоединились.

Воду для пищи сварить и поддерживать гигиену носили из колонки с Литовского, но перед Таким Делом, заявил Викентий Порфирьевич, нужно как следует помыться, неспешно и целиком. Идти на Такое Дело нужно непременно в белоснежном чистом белье, но прежде — самим вдоволь помыться.

Баня в Марата работала, пять часов очередь на морозе за билетиком, потом еще внутри непонятно сколько ждать, пока дождешься. Пришлось Максиму обращаться к директору бани: нехорошо, засветка. Выход нашел межеумочный: вошел к директору как из органов, махнув сторожу удостоверением, но попросил за Кима, Глоссолала и Зину посредством хлеба, как бы в частном порядке, удостоверения не предъявляя.

Баня как всегда: вода из душа идет, пусть не бойко, но она и до войны бойкостью не отличалась. Стены-пол разбиты, кафель крошится, но так и крошился. Тазиков как было — почти достаточно, но не совсем, чуть меньше чем личностей — так и теперь.

Люди вот другие. Кожи цветастые, как у экзотических животных, у кого зеленоватые, у кого серые, у кого с синевой, у всех велики для высохших внутренностей, такие мешки с костями. На детородные органы больно смотреть. Кима и раньше удивляло в банях, какие у других мужчин они почти сплошь некрасивые, а теперь просто атас. Руки-ноги — бруски на шарнирах, на манер бу-ратин. Мочалками по себе еле шевелили, сил не хватало.

Такие были не все, каждый десятый примерно выделялся в лучшую сторону, и Ким с Глоссолалом среди таких. Эти тоже не сверкали здоровьем, но все же напоминали людей, а не тени. Еще чуть-чуть — и было б уже неприлично на фоне дистрофиков, но Ким не успел особо отожраться, а Викентий Порфирьевич, как и надлежит духу, вообще имел склонность к субтильности, сколько бы ни ел.

А тут один вошел такой, что все офонарели.

Все состояли из углов, а он из сплошных округлостей, и был толст везде, где это только позволяла природа. Висели щеки, как у некоторых пород собак, пузырился живот, ягодицы безобразно раскачивались на ходу, груди по типу как у бабы. Звон тазиков затих, десятки глаз устремились на пришельца.

Тот внимания не заметил, насвистывая мелодию, полез под душ, деловито ополоснулся, быстро-быстро по-шарившись, как грызун, в подмышках и мошонке, как-то совсем уж неприлично, не по-мужски, вихляя гузом, набрал тазик воды, двинул к скамейке: и все это в полной тишине окружающих.

Тут и заметил, что вся мужская баня уже не моется по углам, а стоит вокруг него как дикое племя вокруг неосторожного белого путешественника. Тем более, что был-то он не белый, а розовый, как поросенок с вывески на старинном мясном магазине.

Ким и Викентий Глоссолалович розового узнали. Переглянулись.

Вот ведь судьба-затейница. Сам в руки пожаловал.

Народ стоял и безмолствовал себе, чуть скосив головы, как перед дракой, исподлобья, а тут и вода, журчавшая в оставленных душах, притихла из-за перебоя в системе, а кажется что в честь величественности момента.

Наглая хамоватая усмешка пропорола было пухлую ряху, но тут же сошла, как свалилась, потому что толпа едва слышно загудела, и стало смыкаться кольцо, как вокруг самого Ленинграда.

«Вот так бы и Кирова поймать, и Гитлера, и всех удавить», — промелькнуло у Кима.

Розовый вдруг икнул. Народ снова примолк.

— Рассказывай, — разнесся чей-то ясный голос.

— Граждане, да я… Да что рассказывать. Я повар в столовой, а по гигиене положено. А у нас душ сломан… Вот я и сюда… Не по своей воле, граждане, а конкретно по гигиене…

Людей прорвало, и встал до потолка густой мат, воз-метались бессильные кулачки, летели слюни, а повар — так ловко сбежавший на днях от расправы — дрожал в центре круга крупной мышью, прикрывая тазиком срам. Так бы и обошлось ему, больно уж нелепо и жалко он теперь выглядел, если бы не Глоссолал. Викентий Порфирьевич выкрикнул вдруг тонким, не своим голосом:

— Братцы, кипятком его!

И народ словно ждал командирской команды, кто-то кинулся к кранам с тазиками за кипятком, кто-то подсек розового на мокром полу, смешалось-сомкнулось месиво-сонмище хилых тел, встал до потолка визг, и когда волна гнева схлынула, обнаружился покойник.

Долго потом еще стояли кружком, пялились в него, можно было подумать, что покойников не видали.

Мама сбивалась, принимала Вареньку за отца, называла его именем. Говорила: «А у нас с тобой скоро родится доча Варвара, большая умница и красавица». Но и отца как-то путала, сегодня заявила: «А завтра у тебя день рождения, день рождения, я тебе пирожков любимых напеку со щавелем». Пирожков она при том печь не умела, а день рождения у отца весной.