Ужас «Хиросимы семнадцатого года» глубоко потряс умы, вызывая подчас вывернутые, патологически-злобные реакции. Вот как описывал рабочую демонстрацию 25 февраля 1918 года в Москве поэт Иван Бунин:
«…Знамена, плакаты, музыка – и кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток: – Вставай, поднимайся, рабочий народ!
Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин – все, как на подбор, преступные… Римляне ставили на лица своих каторжников клейма… На эти же лица ничего не надо ставить – и без всякого клейма все видно…И Азия, Азия – солдаты, мальчишки, торг пряниками, халвой. Восточный крик, говор… Даже и по цвету лица желтые, и мышиные волосы! У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках, морды торжествующие…»
Уже из Одессы Бунин пишет:
«А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно асимметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, – сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, мурома, чудь белоглазая…»
Знаете, что нам напомнили эти строки Бунина? Многие места из воспоминаний ярого гитлеровца, пилота пикирующего «Ю-87» Руделя. Он тоже писал о том, как защищал Европу от русских, этих монгольских орд с уродливыми лицами. В бунинских злых мемуарах – страх осколка «Северной Пальмиры», человека, который мнит себя высшей расой, павшей жертвой вырвавшихся на свободу расы таких несимпатичных и атавистичных рабов, полуживотных. Интересно, а он раньше не видел того, кто работает на заводах, обеспечивая ему, поэту, сытую и сладкую жизнь? В ненависти к своим же, русским, представитель «северно-пальмирской» элиты соперничает с немцами, описывая низы русского общества как существ низшей расы. Подспудный взгляд на русский народ как на скопище недочеловеков был присущ многим белоэмигрантам. Немудрено, что многие из них пошли служить гитлеровцам, исповедовавшим те же взгляды. Да и расправы над нашими деревнями (за поддержку партизан) таких эмигрантов не сильно волновали: белые-то в Гражданскую лютовали ничем не хуже немецких карателей в Великую Отечественную…
А вот что писал один из видных деятелей белого движения, Василий Шульгин:
«Что может быть ужаснее, страшнее и отвратительнее русской толпы? Из всех зверей она – зверь самый низкий и ужасный, ибо для глаза она имеет тысячи человеческих голов, а на самом деле – одно косматое звериное сердце, жаждущее крови…»
Белый вождь Антон Деникин выглядит на общем фоне самым взвешенным:
«Меня они, эти тыловые воины – почти не знали. Но все, что накопилось годами, столетиями в озлобленных сердцах против нелюбимой власти, против неравенства классов, против личных обид и своей по чье-то воле изломанной жизни, – все это вылилось теперь наружу с безграничной жестокостью… Прежде всего – разлитая повсюду безбрежная ненависть и к людям, и к идеям. Ненависть ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка. Даже к неодушевленным предметам – признакам некоторой культуры, чуждой или недоступной толпе. В этом чувстве слышалось непосредственно веками накопившиеся озлобление, ожесточение тремя годами войны…»
«Славные казаки» и «белые рыцари»
Занимая города, большевики устраивали в них ад. Везде мы видим одно и то же: расстрелы и пытки, моментально воцаряющийся голод. Всегда и везде они смотрят на население как на сырье. Сырье можно подвергать любой участи. Подчас кажется, что красные – это пришельцы с другой планеты, поставившие бесчеловечность и насилие на деловую основу. Их поведение больше всего напоминает поведение безжалостных марсиан-осьминогов из «Войны миров» Герберта Уэллса (1896 г.). Там, если вы помните, высадившиеся на Землю агрессоры без эмоций стирали человеческую цивилизацию со своей дороги, а несчастных людей ловили и выкачивали из них кровь. Впрочем, аналогия эта весьма глубока. Ведь Марс – это некая священная планета для ранних коммунистов. Да и один из революционных поэтов двадцатых прямо сравнивал себя с марсианином.
Кажется невероятным, как большевики, залившие страну кровью, показавшие примеры самого разнузданного садизма, все же смогли победить своих противников. Как? Ведь опорные районы белых переполнялись известиями о невиданных зверствах красных. Казалось бы, надо было драться не только за Россию, но и за свою жизнь. По принципу «Все для фронта, все – для победы!»
Но дело в том, что противостояли большевикам отнюдь не ангелы. Все территории, оказавшиеся под контролем антибольшевистских сил, представляли из себя плод разложения Северной Пальмиры. Мы не оправдываем большевиков – мы просто исследуем ситуацию.
Например, казаки плевать хотели на единую и неделимую матушку-Россию с высокой колокольни. Донцы начали рвать на части Россию еще до Деникина. В 1918 году знаменитый думец Родзянко выкрал и опубликовал в Финляндии письмо атамана Краснова немцам, которые тогда оккупировали западные и южные районы европейской России. В своем послании Краснов просил помощи кайзера в расчленении Советской России и создании отдельного государства – «Всевеликого войска Донского», к которому следовало присоединить еще и Таганрог, и Камышин, и Царицын с Воронежем. Краснов писал, что заключил союз с главами Астраханской и Кубанской областей князем Тундутовым и полковником Филимоновым о том, что после победы над большевиками образуется «Доно-Кавказский союз» с участием Войска донского, Астраханского казачьего войска с Калмыкией, Ставрополья, Кубани и Северного Кавказа. В обмен на помощь оружием атаман сулил немцам поставки в Германию продовольствия, скота и лошадей… Было и второе письмо Краснова немецкому кайзеру. Там он просил признать суверенитет и других самостийных «держав» – казачьих войск Кубанского, Терского, Астраханского и Северного Кавказа. Комментарии нужны?
Донские казачки, которые до сих пор плачут по поводу того, как их еврейские большевики уничтожали после своей победы в Гражданской войне, в деникинских мемуарах предстают шайкой самых разнузданных мародёров. Оказывается, они не за Святую Русь в бой пошли, а сразу же объявили себя отдельным от русских народом, провозгласили свой суверенитет и половину донского населения (русских, но не казаков) отстранили от управления. Точь-в-точь, как поступили с русскими в дудаевской Чечне после 1991-го. А в боях с красными донцы грабили местное население так, будто не по России шли, а по чужой земле. Русских крестьян и горожан, которых они шли освобождать от жестоких коммунистов, казачья банда грабила почище печенегов. Они грабили даже своих же крестьян на территории Войска Донского. И не только грабили – но и из пушек станицы обстреливали, и женщин насиловали.
Именно казачья страсть к наживе и предопределила поражение белых во время летне-осеннего наступления 1919 года Деникина на Москву. Собранный 7-тысячный кавкорпус Мамонтова, брошенный на Тамбов, вместо разгрома живой силы красных кинулся набивать обоз разным барахлом. Его обоз с добычей, взятой в собственной же стране, растянулся на 60 вёрст! Не выполнив задачи, огрузневшие от награбленного донцы пошли по домам, и потом из семитысячной рати Мамонтова в строй снова стало не более двух тысяч. И нет ничего удивительного в том, что потом этот грабёж казакам боком вышел, и хорошо помнившие казачий беспредел люди не только приняли большевиков, но и помогли им потом расправиться с казаками. Жадность фраера сгубила. Крестьянская, ограниченная жадность. Мол, нехай русские сами себя освобождают. У нас, особой нации, теперь – отдельная страна, а у русских – своя.