Война с Големом - читать онлайн книгу. Автор: Максим Калашников cтр.№ 111

Если вы попадете в стены штаб-квартир нынешних газовых или нефтяных гигантов РФ, то почувствуете себя в этаком лакированном ГУЛАГе с евроремонтом, стильной офисной мебелью и картинами на стенах. Люди здесь превращаются в винтики. Они должны сидеть в офисе «от звонка до звонка». В строго определенной одежде. Не курить. Не есть апельсинов за рабочим столом. Шарахаться от сослуживцев, чтобы не сказать лишнего и не выдать коммерческую тайну. Везде натыканы видеокамеры наблюдения. Между этажами и крыльями здания установлены запирающиеся двери, кои можно открыть лишь с помощью особого пропуска. Слежка за сотрудниками и доносительство цветут пышным цветом. Поскольку работники превращаются в стандартные винтики (незаменимых у нас нет), то единственным способом продвинуться по службе становятся интриги, подсиживание, доносы.

Одного моего знакомого выгнали из трубопроводной компании (с очередным путинцем во главе) по смехотворному поводу: он слишком часто ходил курить на улицу — в офисе же этого нельзя делать. Охранник отметил: 26 раз за день! Ну, и человека выгнали. Плевать корпорации на то, умеет ли он творчески работать, или нет.

В такой атмосфере разве будут расцветать талантливые люди с яркими идеями и креативными способностями? Нет — тут выживут лишь прирожденные рабы, бюрократы по сути своей, моральные монстры. Совершенно неконкурентоспособные в мире, где требуются как раз гении и одержимые мечтатели. Как корпорации превращают работников в инвалидов своим неототалитаризмом, хорошо видно из статьи К.Аверченко, что я взял из «Известий». Это — исповедь россиянского корпоративного менеджера.

«Ежедневно, кроме выходных, мы проводим вместе по девять часов — с десяти утра до семи вечера. Сорок пять часов в неделю. Если составить график жизни, то получится, что мы проводим друг с другом времени больше, чем с женами, родителями, друзьями. Больше, чем спим. Больше, чем отдыхаем. Мы — сослуживцы. Коллеги. Мы небрежно пользуемся профессиональной лексикой — прайсинг, мерчандайзинг, кросс-промоушн, холд-бэк и мисандерстендинг, мы называем склад стоком, а запчасти — спейрес, мы освоили способ разговора по двум телефонам и е-мейлу сразу.

Мы влились во всемирный рыцарский орден менеджеров, в самую массовую секту, обрядившись в ритуальный темный однобортный костюм, черные ботинки и неяркий галстук. Отличительные знаки нашего теневого ордена — торговые марки. Рядовые носят Benetton, сержанты — Berghaus. Звание лейтенанта присваивается с покупкой пиджака от Pierre Cardin. Майор одевается в Hugo Boss, полковник носит Gucci. Пришиваемая вручную подкладка генеральских мундиров снабжена магическим квадратом с надписями Armani, Versace, Ermengildo Zegnia. Наша медаль «За отвагу» — золотой Parker в нагрудном кармане, наш орден Ленина — Patek Phillipe на левом запястье. Tissot и Longines мы дарим нашим солдатам за храбрость.

В наших родовых замках — свободная планировка, дубовый паркет, кондиционированный воздух с запахом сосны, гостевые ванная и туалет, подземный гараж и дрессированный консьерж, который сохраняет правильное выражение лица в любых ситуациях. Мы не демонстрируем знакомым боевые топоры с насечками по количеству убитых врагов — мы заслуживаем уважение квадратными метрами. Вместо «он сбил двух фрицев под Ейском» мы говорим «у него сто сорок квадратов на Октябрьской». Наших политруков зовут GQ, FHM и XXL. Мы не задаем вопросов. Они не могут ошибаться. Они знают ответы на все вопросы. Будь готов. Будь в строю, говори, думай и делай как говорят. Веди себя по уставу.

Любимый галстук лимонного цвета вместе с очками с голубыми стеклами отправляются на свалку. Мы пристроились и мимикрировали, скрыв за бизнес-прическами свой испуг перед жизнью. Мы храбримся и делаем вид, что мы состоялись. Мы продаем ничего для никого и получаем за это деньги, чтобы купить другое ничего. И чем больше ничего мы можем купить, тем полнее мы думаем, мы живем.

Место, где мы проводим большую часть жизни, похоже на морг, каким он бывает в американском кино. Цветовой спектр — от белого к светло-серому. Цветные и яркие детали, будь-то кофейная кружка или плакат, выглядят чужеродно и шокирующе, как порножурнал в школьной библиотеке. Иногда, бросая вялый вызов моргу, мы делаем перестановку мебели, бессмысленно меняя порядок серых кубов в белой комнате. Странно, как будто передвижением ящиков с телами можно сделать обстановку в мертвецкой более непринужденной.

Мы — полицаи. Вместо того чтобы спрятаться в лесу с вилами и снять «шмайссер» с убитого фрица, мы напялили на рукав повязку с крестом и истово принялись заслуживать у оккупантов корову и земельный надел. Мы — японская рок-группа, поющая на английском. Мы запятнали честь нашего древнего самурайского рода, но и это не станет для нас пропуском в чарты биллборда, слов все равно не разобрать. Мы самозванцы. Признаком завоеванной свободы считается возможность поздно приходить на работу либо не ходить на нее вовсе, проводя время в фитнес-центрах, ночных клубах и борделях. Часто все три заведения оказываются под одной крышей и с той же вывеской.

Мы разучились совершать даже самые простые действия, не подвергая их ненужному анализу. Утренняя молитва у людей нового тысячелетия уступила место диалогу со вторым «я» у открытого холодильника. Мы научились относиться к продуктам, как к врагам, сразу оценивая потенциального противника на количество калорий и вредность. Итак, яйца, хлопья, бекон (сальмонелла, сублимат, холестерин). Раньше я давился йогуртом, успокаивая себя тем, что пусть невкусно, зато полезно. Съеденный йогурт был индульгенцией за пять сигарет. А вот недавно я прочитал в GQ, что йогурт губительно влияет на мозг. Черт, я так и знал. Похоже, в наше время безопаснее всего курить. У меня на кухне — с десяток хитроумных девайсов для приготовления кофе. Итальянская эспрессо-кофеварка, армянская турка, вьетнамская ситечко-кастрюлька, французский пресс, американская фильтр-машина. Если бы ко мне в гости пришли вьетнамец, турок, американец и итальянец, каждый из них мог бы рассчитывать на аутентичный кофе. Но они не придут.

Ко мне вообще не ходят гости. Зачем им ходить ко мне? Я не обсуждаю с ними икеевскую мебель и телесериалы, я не напиваюсь под ритуальные мужские разговоры о любовницах и бизнесе, мне плевать на женские истории о детях. Я не умею дружить. Я социопат. Часто я смотрю в окно и представляю, как все эти дома внезапно сотрясает мощная взрывная волна от сброшенной пару секунд назад на Тверскую атомной бомбы. Тогда бы я выскочил на улицу и стал бы орать тебе в лицо: ну что, дождался?! Что ты видишь умирая — аристоновский холодильник? «Рено Меган» турецкой сборки? Зато первый взнос небольшой, страховка каско, салон — нет, я кожаный не стал делать. Ребенка, который в детстве мечтал быть космонавтом, а вырос алкоголиком? Ты прожил тридцать лет, ни разу не познав, каково это — пробираться влажными джунглями с «калашниковым» на шее или убегать берлинскими подворотнями от преследующих тебя агентов Ми-5. Все, что ты делал, — старался вкуснее пожрать, больше выпить и изощреннее потрахаться. Ты — банальность, вчерашняя новость, дешевое повидло. Я убью тебя, потому что у тебя — мое лицо…»

Вы прочли крик души человека, превращаемого в россиянского корпоративного зомби, в биоробота. Русскость уничтожается, уничтожается даже родной язык: уж и устройства называются «девайсами». Тот, кто это говорит, еще сопротивляется Машине-По-Производству Зомби-Уродов. А другие уже не сопротивляются, превращаясь в бесплодные организмы с жалкими мыслями.