Игра без ставок - читать онлайн книгу. Автор: Николай Андреев cтр.№ 40

— Помню тьму и крылья, помню тюльпаны, помню холод и огонь, помню… Много чего помню, но из того, что случилось после нашего окружения в том переулке, ничего не осталось в моей памяти, — устало произнёс Анкх, жестом отказавшийся от помощи Альфреда, и начал оглядываться по сторонам. Втянул воздух, ухмыльнулся. — Да, знакомый запах. Хорошо было плавать на «Кукше»… Постойте-ка. А когда я вам дал совет?

— Когда мы притащились сюда, решали, что делать дальше, ты в забытьи произнёс название этого корабля, — вступил в разговор Стефан.

Алхимик с огромным интересом разглядывал хэвенца. Айсер считал, что этот «ангел» просто издевается над ними, бедными и несчастными, выдавая себя за потерявшего память, — сумасшедший, ну что с него возьмёшь? Потому-то Анкх так легко и сошёлся с некромантом: две родственных души (и два помутившихся рассудка) наконец-то нашли друг друга. Хотя, признаться, то, что хэвенец не мог не внушать уважения, особенно когда крылья раскрывались за его спиной, а в глазах отражалась бездна тысяч прожитых лет.

— Тихо вам! — внезапно зашикал Шаартан, прислоняясь к стене хибары и выглядывая за угол, на улицу. — Кто-то идёт. Пока не скажу — всем замолчать.

Тут же воцарилось абсолютное молчание: казалось, «отряд» не то что дышать боялся — и думать старался поменьше. А то, знаете ли, всяко бывает…

А по улице, то и дело падая, дико смеясь и, иногда, горько-прегорько рыдая, брели двое матросов. То, что это именно матросы, догадаться труда не стоило: серые (не потому, что из серой ткани, а потому, что грязные-прегрязные) полотняные рубахи, штаны едва до колен, «палубная походка» (это когда моряк, соскучившись по качке, по земле идёт, пошатываясь)… Словом, не хватало здесь хорошего художника, который мог бы изобразить эту «маринистику». В глазах, полных дыхания «зелёного змия», в широких ухмылках на изборождённых рубцами, обветренных лицах так и читалось: «Нам бы — драку! Для полного счастья в морду б! Драку!». Попутно морячки горланили какую-то песенку. Правда, разобрать слова этой песни было невозможно: всё он, «зелёный змий», виноват. Хотя, кто знает, вдруг эту песенку лучше бы и не слышать…

Вид этой парочки не внушал Шаартану никакого оптимизма. Был бы у него сейчас посох с собою, он бы не так волновался, но без посоха он уже так давно не творил некру, так давно…

Первый бой — он трудный самый. Первое волшебство — кажется невозможным. Но это всё — пока не примешься за дело. «Ведь главное не думать, что дело трудное, надо это дело делать» — поделился однажды с Шаартаном своею мудростью гончар, увлечённый работой над новым горшком. И было в этих словах не меньше «седин», чем в длинных речах учителей мудрости.

Сперва пареньку казалось, что сложней всего будет прошмыгнуть на кладбище, к «объектам исследования», как любил в своём труде выражаться Нафураздэ. О да, умел он, неизвестный некромант, позабытый за прошедшие века, обходить «неудобные слова». Объект — он объект и есть, как легко говорить об «объектах», не думая, что имеешь в виду трупы людей, разлагающиеся и смердящие. Умел Нафураздэ красиво, как учёный, говорить о нелицеприятном, стихами науки глаголить о прозе жизни.

И всё-таки — удалось начинающему некроманту пробраться на кладбище, в последний приют тех, чьи души ушли в Пески.

Юноша долго, как ему показалось — целую вечность, смотрел на могилы. Вот здесь — брат его матери Махтун, первый в квартале певец и сказочник. Детвора вечерами окружала этого совершенно седого (хотя разменявшего всего-то четыре десятка лет), грустно улыбавшегося человека, требуя «ну хоть одну сказочку, ну пожаааалуйста!». И Махтун, озорно подмигивая самому настырному ребёнку, кряхтя (больше для вида), присаживался на землю. Мгновенье-другое глядя куда-то вдаль, поверх голов ребятни, поверх белых башен города, поверх облаков, поверх мира, родич всегда начинал свою сказку с таких вот слов: «Вы, наверное, уж не помните, но жил вон там, на соседней улочке…». Но однажды Махтун не вышел к ребятне. Дети долго-долго ждали седовласого сказочника с невероятно яркой душою, а тот всё не шёл и не шёл. В этом мире стало на одного мечтателя меньше…

А вон там… Вон там, под глыбой камня, которой не коснулась рука резчика, белой как снег на вершинах далёких гор, нашёл своё пристанище бесшабашный Арслэн. Рыжий, рыжее ифритов из махтуновых сказок, он так громко смеялся, что, наверное, облака не смогли бы уснуть. Первый силач города (во всяком случае, Арслэн почитал себя за такового), он гнул подковы щелчками пальцев, дыханием разрывал цепи, взглядом пробивал доски — такие о нём ходили «наиправдивейшие рассказы». Души не чаявший в своей молодой жене, Лилиат, он и погиб из-за неё, храбрый, легкомысленный Арслэн. Ночное небо, усеянное бриллиантами звёзд, спящая улица… Что погнало Лилиат из дома? Кто ж теперь узнает! И надо же было пятёрке молодчиков из каравана, пришедшего из северных стран, «погулять» именно на той улице!

Крик жены — и Арслэн, быстрее суховея, выскочил из дома, в одних штанах, с безумным взглядом и сердцем, полным ярости. Из тех пятерых никто не ушёл живым. Но и бесстрашный силач не пережил той ночи.

«Как я их, а? Лилиат… Ты не плачь… Прошу… Ну вот… ну утри слёзки… Ты ведь знаешь, что я не могу жить спокойно, когда ты плачешь… Лилиат» — рука Арслэна, поглаживающая мокрую от слёз щёку жены, замерла. Душа храбреца Ушла в Пески.

А рядышком с Арслэном уснул вечным сном музыкант Файрун. Глухому, ему открылись небесные мелодии. Едва его тонкие, наверное, не толще листа пальмы, пальцы касались струн, всё вокруг замирало. Говорили, что даже облака зависали над Файруном, лишь бы только послушать его чарующую музыку. Люди плакали, люди смеялись, люди жили этой музыкой. Музыкой? Нет, жизнью, душой Файруна! Он отдавал самого себя, свою душу раскрывал в этих мелодиях, проживал целую жизнь, играя… Он так и умер — на циновке, обняв домбру…

И все они такие здесь были, все были по-своему плохи, по-своему хороши — ведь они были людьми.

Шаартан застыл на месте. Он не знал, чей же дух пытаться призвать на разговор. Нежелание тревожить покой Ушедших в Пески боролось с желанием познавать, многовековые традиции вели упорный бой с любопытством…

И всё же в душе паренька некромант одолел волшебника.

— Прости меня, Махтун. Хотя… Ты поймёшь меня, молодой старик… — Шаартан принялся за дело.

Для первой некры требовалось начертить на земле, вокруг места погребения усопшего, специальный знак, простенький такой… Сперва — ножиком круг нарисовать. Затем — изобразить зубы, обращённые внутрь этого круга, чтобы «смотрели» на могилу. А потом…

Было неприятно думать о том, то сам себя режешь — но что поделать-то? Ведь нужна кровь, кровь призывающего, выманить душу умершего. Смерть тянется к жизни, жизнь стремится к смерти…

Заляпав кровью всё вокруг, Шаартан всё же смог окрасить алым магический круг. Затем, жутко волнуясь, стараясь не сбиться — и, конечно же, постоянно сбиваясь — прочёл заклинание на диалекте хэвенского.