Глубокая разведка - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Добряков cтр.№ 45

— А почему ты решил, что мы куда-то пойдем?

— Вам здесь тоже нечего делать. Вы ведь не леи. Это я сначала ошибся, когда принял вас за леев. Вы думаете, хассы вас не видели, когда вы лежали в кустах? Хассы все видели, но вас не тронули. И глаза у вас другие. Значит, вы не леи, вы — люди.

Вот это да! Выходит, кроме леев и хассов, здесь еще и какие-то люди живут? Я пытаюсь расспросить подробнее:

— А люди где живут?

— Тоже в городе.

— Вместе с хассами?

— Нет. Хассы живут под землей, а люди — наверху. Хассы им служат.

Интересно было бы добраться до тех людей, у которых такие ретивые слуги. Прямо-таки зондеркоманда.

— Хорошо, Вир. Мы пойдем в город на рассвете. У вас найдется место, где можно переночевать?

— Найдется. Сейчас и в землянках, и в домах много свободного места.

Вир отводит нас в поселок, где мы размещаемся в опустевшей землянке. По распоряжению Вира две женщины приносят нам пиво и жареное мясо. Приносят, низко кланяются и тут же уходят. В землянке с нами остается один Вир.

— Садись, поужинай с нами, — предлагает Лена.

— Я не могу есть вместе с людьми, — отказывается Вир.

— А если люди приказывают тебе? — вхожу я в роль.

Вир молча кланяется, наливает себе пива, отрывает кусок мяса и присаживается в сторонке. Я по каплям выжимаю из него информацию:

— А здесь у вас бывают еще люди, кроме нас?

— Нет. Сюда они присылают только хассов.

— И хассы всякий раз вытворяют здесь такое?

— Что вытворяют?

Похоже, что он не понимает, о чем идет речь. Я уточняю:

— Расстреливают, сжигают, угоняют с собой.

— Нет. Сюда они приходят редко. Только когда мы сдаем мало белмы. Но если они приходят, то всегда угоняют детей и девушек. Расстреливают они только кузнецов и рудознатцев. И сжигают тоже не всегда.

— А почему они иногда сжигают, иногда нет?

— Не знаю.

— Хорошо. А как они узнают кузнецов и рудознатцев? У них здесь есть соглядатаи?

— Нет. Они узнают их по рукам.

А ведь верно. Руки людей, которые работают с металлом, красноречиво говорят об их профессии. «Руки в порохе! Расстрелять!» Я вспоминаю, как хассы внимательно разглядывали руки мужчин, когда сортировали их направо и налево. Информации прибавилось, но до выводов пока далековато. Мы укладываемся спать. Завтра предстоит дальняя дорога.

Утром мы первым делом отрабатываем пути отхода. Мой искатель, как и вчера, ничего не показывает. Зато установка Ручкина фиксирует множественные флуктуации темпорального поля. Так что, в случае острой необходимости, мы всегда сможем покинуть эту Фазу. Вир запасается в дорогу провиантом и пивом, и мы, подкрепившись на дорогу, выступаем.

Сначала мы идем лесными тропами, но через полчаса выходим на дорогу. Дорогой этот проселок можно назвать только с большой натяжкой. Сразу видно, что по ней ездят от случая к случаю. Возле дороги, на поляне, сооружение в виде обширных многоярусных стеллажей. Вир показывает на восток, и мы направляемся туда.

Я пытаюсь узнать у Вира больше подробностей и деталей местной жизни. Но это весьма непросто. Многого он просто не знает. А о том, что знает, сведения его скудны. И рассказывает он так своеобразно, что его приходится переспрашивать, уточнять. А после этих уточнений ситуация не только не проясняется, но и, наоборот, становится еще более непонятной.

Тогда я пытаюсь подойти с другой стороны.

— Вир. А всегда так было? Я имею в виду ваши отношения с хассами. И откуда пришли эти хассы? Ведь они даже не похожи на вас.

— Нет. Так было не всегда. Раньше жили по-другому. И хассов не было.

— А когда это все началось? И как?

— Очень давно. И при моем отце, и при его отце, и при отце моего отца. Давно.

— Хорошо, ты не знаешь, когда это началось. Но ты знаешь, как это началось, и как было раньше.

Вир надолго замолкает, потом глухо и коротко говорит:

— Об этом нельзя рассказывать.

— Почему?

— За это хассы убивают.

— Но ведь ты говорил, что не боишься смерти.

— Э, Андрей! Одно дело, когда тебя застрелят или зарубят, или сожгут. А тех, кто рассказывает, как было раньше, хассы гвоздями прибивают на верхушках высоких деревьев, и они висят там, пока птицы и муравьи не очистят их кости до блеска. А перед этим они несколько дней мучаются и стонут. Я так не хочу.

— Но ведь ты знаешь, как было раньше?

— Знаю.

— Значит, тот, кто тебе это рассказал, не боялся такой смерти.

— Это был мой отец. Он погиб на охоте.

— А! Отец. А ему, наверное, рассказал его отец?

— Конечно. Кто же еще? А я бы рассказал своему сыну.

— Но сын-то твой погиб. Тогда расскажи нам. Клянусь, мы не станем прибивать тебя гвоздями к дереву и хассам ничего не скажем.

Вир долго колеблется. Потом начинает говорить. Сначала робко, но потом по ходу дела все более и более оживляясь. Понять его все так же трудно. Но мы не перебиваем ею, не задаем никаких вопросов, чтобы он не забрался в дебри еще более непонятных разъяснений. К тому же сам Вир несколько раз возвращается к одним и тем же событиям и, повторяясь, рассказывает о них уже другими словами. Постепенно перед нами вырисовывается картина прошлого этой Фазы.

Раньше здесь не было ни леев, ни хассов. Здесь жили просто люди. Кто жил в городах, кто — в поселках. Жили нормальной жизнью: трудились, строили, торговали, но не воевали. Воевать было не с кем. Кто стоял во главе этого общества и как оно было организовано, осталось для нас непонятным. Вир этого, судя по всему, просто не знал. Люди верили в одного бога, могучего и справедливого, и молились ему в храмах. В развалинах одного из этих храмов мы и встретились с Виром.

Но когда-то давно между жрецами бога, а потом и между верующими зашел спор: как правильно надо молиться. Одни говорили, что надо опускаться при этом на оба колена, а другие, что на одно. Было и еще несколько столь же незначительных разногласий. Но я понял, что в основе этого лежала ревизия религиозных догматов, вроде той, что была произведена патриархом Никоном и послужила причиной религиозного раскола на Руси. Вряд ли здесь имели место столь серьезные разногласия, какие были во Франции между католиками и протестантами.

Но, в отличие от Руси, здесь пустяковые разногласия имели куда более серьезные последствия, чем во Франции. Все общество раскололось на два непримиримых лагеря, и началась многолетняя кровопролитная гражданская война на религиозной почве. Сколько она длилась, Вир не знал. «Отцы рождали детей, а сами погибали в боях. Дети вырастали, рождали своих детей и сами брались за оружие, чтобы защитить и детей, и себя. И так было без конца». Сколько там было Варфоломеевских ночей, одно Время знает. «До сих пор множество городов разрушается в запустении. В них за один-два дня те, кто молился так, перебили тех, кто молился не так. А потом из другого города приходили те, кто молился не так, и убивали тех, кто молился так. И так было много, много раз».