1905 год. Прелюдия катастрофы - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Щербаков cтр.№ 95

Он начал заигрывать с оппозицией, с кадетами — но бывший начальник Департамента полиции для либералов был какой‑то не той фигурой… Понятно, откуда пошли «разоблачения» Плеве? Надо было сделать себе имя среди либералов.

Лопухин попытался вступить в партию кадетов, но в этой среде на него смотрели косо. Тем более, он претендовал на то, чтобы сразу попасть в ЦК. Либералы решили, что это как‑то слишком.

Пытался он вступить и в коллегию адвокатов, но и тут его не приняли: как же — бывший работник карательных органов. Тогда Лопухин подался в частный бизнес, благо был всё‑таки юристом по образованию, а таких людей ценили. В частности, он занимался размещением на лондонской бирже акций основанного в России Соединенного банка — кстати, одного из крупнейших. Так что чисто материально он жил совсем не плохо.

Но вот зачем‑то его понесло разоблачать Азефа.

По поводу мотивов этого деяния существует множество версий, только их рассмотрение могло бы составить отдельную книгу. К примеру, имеются и масонские. Лопухина в Бурцевым свел А. Браудо, руководитель отдела Rossica Публичной библиотеки в Петербурге, который был масоном…

Как бы то ни было, Бурцев «случайно» сел в поезд Берн — Берлин, где ехал Лопухин с женой. Разговор длился всю ночь. Точнее, не разговор, а монолог Бурцева, который изложил Лопухину историю Азефа. Тот слушал и отвечал короткими репликами, но, в конце концов, сказал ключевую фразу:

«Никакого Раскина я не знаю, но с инженером Азефом несколько раз встречался».

(Раскин — это псевдоним Азефа, под которым он числился в охранке.)

Есть версия, что на Лопухина оказала влияние жена. Она‑то ведь не являлась государственным деятелем, и её вся эта гадость, которую она узнала, могла повергнуть в шок. Да, собственно говоря, а почему Лопухину было не сказать? Он на тот момент являлся частным лицом.

Эта фраза оказалась решающей.

Суд над Бурцевым начался в субботу 10 октября 1908 года в Лондоне, на квартире Савинкова. Для начала подсудимому предложили покаяться. Он отказался. Тогда Чернов закатил длинную речь, в которой клеймил «охотника за провокаторами», после чего слово дали Бурцеву.

Первоначально он ничего нового не сказал. Привел всем уже знакомые данные своего расследования, которые можно было понимать и так, и эдак. Дал показания присутствовавший здесь же Бакай. Это всё собравшихся не впечатлило. Но в заключение Бурцев рассказал о беседе с Лопухиным.

Заметим одну очень интересную психологическую черту, которая хорошо характеризует это время и этих людей. Лопухин ведь не оставил никаких подписанных документов. Тем не менее, Бурцеву поверили на слово! Ни у кого из присутствующих не возник вопрос, который сегодня в такой ситуации появился бы обязательно:

— А ты, парень, не врешь?

Но этим людям даже в голову не приходило, что их товарищ мог соврать. Только Г. Лопатин обратился к Бурцеву:

— Дайте честное слово революционера, что это правда.

Тот дал. И этого хватило. Хотя я бы не поверил. Но мы живем в иное время…

…Заседания проходили еще две недели — но, собственно, всё уже было ясно. По крайней мере, главному авторитету — Кропоткину. Да и Г. Лопатин сказал: «За такое убивают». Так что остальные заседания были, в общем‑то, бессмысленной болтовней.

Однако эсеры не успокоились. Слишком уже эта ситуация не укладывалась в их мозги. Савинков и Чернов в начале декабря 1908 года отправились в Лондон, где тогда находился Лопухин. С ними он был гораздо более разговорчив и полностью подтвердил свои слова. Одновременно всплыли и ещё кое — какие факты, свидетельствующие, что Азеф совсем не тот человек, каким революционеры его считали. Подробности всех этих разборок описывать не имеет смысла. Кто интересуется — может обратиться к книге того же Бориса Савинкова.

Но вот что интересно — Азефа эсеры фактически отпустили. Точнее, дело было так. Они пришли к Азефу на квартиру и «кинули предъяву», пообещав прийти за ответом через сутки. При этом никакого наблюдения возле дома не выставили. И Азеф, не будь дурак, сбежал, бросив жену и детей. Видимо, на тот момент это всех вполне устраивало.

Итак, итог

Разоблачение Азефа наделало много шума. Как уже говорилось, первая русская революция была очень популярна в мире — как среди «заклятых друзей» России, так и среди людей левых взглядов, которые искренне приветствовали «борьбу с деспотизмом». Так что писали об этом деле много.

Разумеется, в те времена было известно далеко не всё. Савинков опубликовал свои знаменитые воспоминания в 1911 году, а доступ к документам Департамента полиции стал возможен только после Февральского переворота 1917 года. Но, как это обычно бывает, недостаток информации восполняли домыслами. Чего только не писали — особенно те, кто не очень понимал, что такое Россия и кто такие русские революционеры. Так, Азефа называли «инфернальным героем Достоевского [85] », а Бурцева — «Шерлоком Холмсом русской революции». Кстати, последний на этой шумихе заработал неплохие деньги — ему платили хорошие суммы за интервью. Но только вот капитала Бурцев не приобрел. Не тот это был человек. Он попытался создать в Париже нечто вроде «особого отдела», который занимался не только эсерами, но и вообще всеми революционными партиями, и разоблачил многих. Но в конце концов у него началось «головокружение от успехов». Бурцев упорно педалировал дело Азефа, надеясь этим повалить Столыпина, однако тот был мужиком крепким, которого такими вещами было не пронять. Его, как известно, остановила только пуля.

Кстати, свои немаленькие деньги Бурцев очень быстро растратил, помогая революционерам и, наверное, всем подвернувшимся проходимцам. Уже после Февральского переворота Савинков снова привлек его к работе с целью накопать компромат на Ленина — но получилось не очень… После победы большевиков Бурцев оказался в эмиграции, где писал откровенно жалкие статьи в стиле «русской журналистики», типа «Проклятье вам, большевики!!!».

Но вернемся в 1908 год. Эсеры получили страшный удар. И это понятно. Люди, которые шли на смерть ради своих идей, поняли, что ими, как марионетками, управлял человек, который вообще неясно чего хотел. Обидно, да? Так что поток желающих идти в террор как‑то иссяк.

Впрочем, дело не только в терроризме. Это и к лучшему, что люди перестали рваться в убийцы. Но в партии эсеров вообще что‑то сломалось. Многие из прежних упертых бойцов разбрелись, кто куда. Так, убийца Гапона Рутенберг подался в сионизм, Савинков шлялся по Парижу, писал книги, пьянствовал и устраивал групповухи с девками.

После Февральского переворота эсеры получили еще один шанс, став самой многочисленной партией. В июле 1917 года они фактически контролировали обе конкурирующие власти — Временное правительство и Центральный исполнительный комитет Советов. И что? Без особого сопротивления сдали власть большевикам. Это наследники тех, кто умирал, но не сдавался…